Любовь к готическим ребусам

11 января 2016, 17:15
Наше незнание правильных ответов на загадки многовековой давности — это, в сущности, вещь совершенно нормальная, ничему в этой жизни не мешающая

Данте Алигьери не называл свою комедию «божественной». Это за него сделал Бокаччо, сильно пост фактум и без согласования с автором.

Он же придумал отождествить обожаемую поэтом Прекрасную Даму с его флорентийской соседкой Биче Фольковной Портинари, предположительно умершей эдак лет за 30 до завершения поэмы — и за 23 года до рождения самого Бокаччо.

Это необязательно означает, что позднейший комментатор свою биографическую привязку вчистую и безосновательно выдумал — но, кроме этого свидетельства неочевидца, у нас нет никаких исторических подтверждений, что у банкира Фолько Портинари вообще была дочь с таким именем, не говоря уже о каких-нибудь её отношениях с Данте.

И уж точно не тянет на доказательство её скромное надгробие под алтарём церкви Св. Маргариты деи Черки — это такой же сознательный позднейший новодел, как могила дожа Дандоло в Св. Софии, или «дом Данте» в том же флорентийском переулке, наискосок от церкви Св. Маргариты, которого во времена Данте просто не существовало в природе.

А Сандро Ботичелли не называл свою картину «Primavera».

Это за него сделал Джорджо Вазари, и тоже задним числом — спустя 40 лет после смерти художника.

С «Весной» Ботичелли непоняток ещё больше, чем с Дантовой любовью. Про его самую знаменитую картину мы не знаем примерно вообще ничего: ни кто заказывал, ни куда собирались вешать, ни что там изображено — кто все эти люди, боги, нимфы и путти.

Интерпретаций — как у «Грозы» Джорджоне, в широчайшем диапазоне от античных аллегорий до злободневной политической пропаганды, по одной из версий, апельсины над головами персонажей имеют шарообразную форму, шары — геральдический символ семейства Медичи, и, следовательно, вся картина изображает счастье Флоренции под управлением Лоренцо Великолепного; жаль только не прояснённого в этой версии вопроса, в кого конкретно целится из лука Амур.

Я, конечно, большой любитель исторических ребусов и их разгадывания, но про Данте и Ботичелли готов повторить всё то же, что уже писал про Джорджоне. Наше незнание правильных ответов на загадки многовековой давности — это, в сущности, вещь совершенно нормальная, ничему в этой жизни не мешающая.

Я допускаю, что лет через 5 или 25 объявится серьёзный исследователь, который проведёт тесты ДНК и докажет превыше сомнения, что под именем Беатриче у Данте выведена какая-нибудь Мона Ванна (на картине — слева), другая из шести дочерей Фолько Портинари, или вовсе служанка в его доме (на картине — справа), у которой от автора «Комедии» родилась дюжина детей, причём младший из них, появившийся на свет как раз в год завершения великой поэмы, внезапно вошёл в историю под именем Аверардо ди Медичи и стал отцом Джованни ди Биччи.

А даже если ничего такого не удастся доказать с помощью анализов ДНК, в любой день может появиться очередной Дэн Умбертович Браун, который такую версию высокохудожественно обоснует в новом бестселлере, тиражом 100500 миллионов экземпляров — и скоро уже всякий школьник в Южном Бутово будет твёрдо знать, от какой осинки на самом деле родились ботичеллиевы апельсинки.

Так что давайте лучше сразу отделим нашу любовь к готическим ребусам — которая, на мой вкус, и уместна, и легитимна, и зело развлекательна — от поиска исторической правды про Данте и Ботичелли, которая, по сути дела, никакого полезного знания никогда не даст — ни нам, ни тому школьнику в Южном Бутово, начитавшемуся «50 оттенков серого гвельфа».

Если кто вдруг не согласен с таким моим наплевательским отношением к исторической правде — тому я охотно напомню эпопею с многократным перевоплощением «Двух венецианок» Карпаччо.

Которых сперва Джон Рёскин объявил путанами из муниципального каталога, сто лет спустя в них стали видеть богобоязненных патрицианок из семейства Торелла, а сегодня Ипполитову снова непонятно: если они такие целомудренные, откуда взялся жёлтый платок в руках у младшей из патрицианок?!

Всю правду о двух венецианских дамах в итоге не узнал пока даже лифтёр, но гениальности картины Карпаччо и восторга от встречи с ней эта досадная непонятка нисколько не умаляет.