В защиту наивности

Ловкость, которую применяют в деле, особой ловкости, в общем, не заслуживающем. Смекалистый окреп в советскую эпоху, когда людям как-то надо было приспосабливаться к не вполне человеческим условиям существования. Смекалистый умеет обмануть враждебные обстоятельства.

«Солдаты шилом бреются, / Солдаты дымом греются, — / Какое счастье тут?..» — читали мы Некрасова, но распространяли ли мои сверстники эти строки в срединное советское время на само это время? «Пришел солдат с медалями, / Чуть жив, а выпить хочется: / — Я счастлив! — говорит…»

Поиски простых решений из подручного материала продолжались все советские годы. И когда партия и правительство попустили лезвия для безопасной бритвы, оказалось, что ими, этой вот копеечной «Невой», после того, как та вырабатывала свой бритвенный ресурс, можно было воспользоваться и для кипячения воды. Первые кипятильники смекалистый наш народ начал делать сам — с трехлитровым баллоном от березового сока, который иной раз лопался, обжигая умельцев. Сколько бытовок сгорело в стране от этой электротехнической смекалки.

Вот нет такого слова, но смекалистый ведь — это вечный аллург, переиначивающий любую вещь в другую, нужную ему. Иногда с покушением на искусство. Чем не торшер — дуршлаг на лыжной палке, закрепленный на украденном в электричке держателе для огнетушителя? Советская смекалка началась, наверное, с чеховского «Злоумышленника». В поздние советские годы она в больших городах нестеснительно вылезла на балконы многоэтажек. Антенны из самых поразительных вещей, рундуки-холодильники переприспособленные из самых невероятных материалов вроде гетинакса, спиравшегося на вредных производствах и сводившего в могилу усердных мастеров-самоучек.

В «Науке и жизни» смекалистым давали советы, как быстро сделать нечто очень нужное из подручного материала без больших затрат. Это тренировало глаз. Легко спираемое изделие — снимаемое со столба на высоте пяти метров, вывинчиваемое или срезаемое темной ночью в вагоне поезда, а потом приспособленное в хозяйстве, все это стало мало-помалу частью советской натуры.

Двойная нелепость житейского навыка никогда не останавливала смекалистых: полное, дотла разрушение правового поля, сочетаемое с абсурдной избыточностью абстрактной ценности переприспособленного предмета. Попав однажды при совершенно аллургических же обстоятельствах в сортир пенсионера советских желдорог, обитавшего в пятиэтажке, я чуть не разбил голову о неимоверных размеров хромированный осветительный прибор, при ближайшем рассмотрении оказавшийся фонарем электровоза.

Антрополог Левон Абрамян описывал позднесоветскую практику тюнинга грязью: вместо дорогой и бессмысленной мойки водитель делал своему железному коню прикольный мейкап — шашечки, русалку на капоте. Казалось бы, торговые центры и автомойки отучат от аллургии.

На днях я пригляделся к дворнику в оранжевом мундире — с метлой и какой-то странной приблудой на палке: к швабре был прикреплен пятилитровый баллон с обрезанным дном — импровизированный контейнер для легкого мусора, сметаемого за одну ходку по недлинной улице. По пути от Мясницкой к Хитровке насчитал еще два шедевра аллургии посолидней: походные мусоросборники уже из 10-литровой канистры из-под гербицида «Торнадо». «Галина» — было выведено на одном из них сочным несмываемым маркером. Значит, где-то есть целый парк этих персонализированных изделий. На дворницу смотрел красивый статный охранник в меховой не по погоде шапке. Из-за его спины пахнуло уютом обжитой проходной — с тостером на куске метлахской плитки, которой был вымощен и двор.

А не эта ли модель работает по всей вертикали — от мусорного бачка на швабре до шапки-мономаха на смекалистом охраннике? Наивный вопрос! Обществу кажется, что можно устроиться, приспособив для всякой нужды правильных, подходящих людей. Чтобы потом не париться и понапрасну не тратиться. Не искать специально. Взять первого попавшегося да и пристроить к делу. Ведь вроде работает.