Как я провел детство...

В домах действительно жили интересные люди, многочисленные потомки Толстого с вздоминировавшей чукотской кровью, бойкие и раскосенькие, заслуженные писатели и писжены (писательские жены) ругались на тему, кто из них стукач КГБ и выбрасывали на помойку всякие дефицитные ошметки, за которыми ежедневно приходил несчастный старик с выправкой деникинского офицера. Мы его не обижали, дарили иногда карманные деньги и называли «вестник коммунизма».

Артист Любешкин как-то раз прикатил свой «Москвич», проезжавший мимо на велике дворовый хулиган Слава Гусев тут же на ходу оторвал от борта какую-то длинную никелированную бонбошку и умчал, наворачивая педали и глупо улыбаясь. Актер Любешкин резво семенил следом почти до самого Серебрянного Бора, задыхаясь и крича: «Мальчик! Верни мне эту штучку, я тебе дам три рубля!». Но Слава оказался не из числа сребролюбивых детей.

Еще Слава прекрасно рисовал. В седьмом классе на уроке биологии нам было дано унылое задание, на тему «Условные рефлексы» надо было нарисовать миску, в миске косточку, над косточкой собаку с капающей изо рта слюной. При просмотре славиной тетради биологичка по кличке «Рибосома» вдруг стала трястись и менять цвет лица. «Все справились с заданием, а вот Гусев! Гусев!» - закричала она и показала нам тетрадку со славиным рисунком, где вместо собачки был мастерски нарисован вечно неудовлетворенный желудочно человек, похожий на Павлика Корчагина после голодомора тридцатых годов. С капающей, как и требовалось, изо рта на косточку слюной.

Иногда по краю крыши прогуливался пьяный папа Вовика-младшего, единственный гегемон среди богемных жильцов. У папы Вовика-мл. левая рука была сухая, что не мешало ему напиваться до состояния «и будьте любезны», в таком виде гулять по жестяному краю ухающих крыш и орать «Эй, бабы!». Ябеды-писжены, шокированные подобным амикошонством, вызывали наряд милиции. Папа Вовика-мл. брал сухой рукой быстроприбывшего стража порядка за шиворот, а здоровой рукой бил в нос. Подоспевшие товарищи по оружию скручивали фрондера и увозили в 48-е отделение милиции, чтобы записать протокол каноническое «… и тем самым привел себя в состояние, позорящее высокое звание советского человека». Через 15 суток вся мизансцена повторялась с огорчительной точностью и радостью узнавания.

На смотре пионерского строя и песни мы обычно пели «Хорошо живется нам в стране советской, волосы седые на головке детской…», а глуховатая директор Верка по кличке Косая ласково кивала нам, как Сталин с мавзолея. Обычные дети, мы, конечно, когда не было рядом старших, сморкались в пионерское знамя, называли дедушку Ленина «Вовка-морковка», а Надежду Константиновну просто «Крупа». Мальчика, стоявшего всю ночь часовым в рассказе "Честное слово", мы совершенно заслуженно считали просто идиотом. Самым страшным оскорблением было «смотрите, он кажется мечтает стать космонавтом!». Но мы прекрасно знали, что именно хочет от нас родина и партия. Поэтому, когда надо было написать сочинение, начинающееся словами «Иду я по мосту и вдруг вижу…» весь класс, не сговариваясь, накалякал сдобную сказку, как каждый увидел, что тонет ребенок, а пионер кинулся и его спас, и прочий сервильный бред. Только патологически честный Женя написал: «Иду я по мосту и вдруг вижу, два пьяных палками дерутся. Один как треснет другого по физиономии…». Перепуганный завуч, она же парторг, побежала выяснять, насколько неблагополучная семья у Жени. Оказалось, что папа Жени майор, хотя и не гарнизонная портянка, а паркетный шаркун, штабная крыса. И мама интеллигентная, добрая женщина, в общем «золотая советская семья». Через год писали очередной тест на лояльность на избитую тему «Кем я хочу стать». Мальчики дружно врали, что хотят, просто спят и видят, мечтают стать космонавтами или летчиками. У девочек выбор был шире, от балерины до учительницы. И только Женя признался: «Я хочу стать рубщиком мяса второго разряда со специализацией на тушках мелких и средних животных». Исповедь Жени попала в газету «Пионерская правда», а потом и «Комсомольская правда». Медленно начал разгораться скандал о ложных ценностях и просчетах в воспитании подрастающего поколения. Но Верке Косой, члену КПСС с 1937 года, удалось все замять. Майор-папа скоро получил квартиру в Орехово-Борисово в новом доме Министерства Обороны СССР и честный Женя исчез в светлом социалистическом тумане.

Осталась только фраза «…со специализацией на тушках мелких и средних животных», засевшая в моем мозгу занозой на полвека. А теперь и в твоем, дорогой читатель.

Потом наступил капитальный ремонт. Во двор были извлечены десятки унитазов различной степени загаженности и километры проржавевших труб. Мы, 12-14-летние советские счастливые дети, тогда ничего не знали об авангардизме, акционизме, хепенингах, пластических искусствах и уж тем более о постмодернизме. Но увлеченно кинулись строить пространственные писсуары. На самое высокое дерево, на уровне крыши, был прикручен унитаз, далее следовала замысловатая конструкция из труб, переплетающее все пространство нашего двора. Чтобы помочиться, каждый влезал на дерево, после чего моча с веселым бульканьем, тогда приводившим нас в восторг, переливалась по всему пространству двора и в конце концов вытекала через трубу, вставленную в форточку, в подвальную мастерскую, занятую заслуженным скульптором РСФСР, на головы бюстов заслуженных комбайнеров и стахановцев. А мы, отличники и хорошисты, убеждались в справедливости закона всемирного тяготения. Из авангардного контекста несколько выпадал Вовик-старший, гуляющий с собакой. Затащить писающую собаку на дерево оказалось задачей не решаемой, но Вовик-ст. компенсировал это оригинальным выражением «пойду, обоссу собакой двор». Он вообще был сторонником лингвистического хулиганства и часто часами названивал в какую-то многострадальную контору, спрашивая их номер телефона: «Алло, это 2ебиежа?». Номера были с дублирующими буквами, а вопли страдальцев Вовик-ст. записывал на редкий тогда кассетный японский стереомагнитофон, папа Вовика-ст. был замом генерального конструктора и часто выезжал за границу. В магазине, увидев «яйца перепелИные», Вовик-ст. громко кричал: «Яйца перепИленные! Что же такое, перепилили яйца и продают!». В отделе электроники вертелась тестовая стереопластинка «Сейчас мой голос в правой колонке. Чтобы услышать мой голос в левой колонке…» - «Надо повернуться жопой!» - радостно кричал догадливый Вовик-ст. и убегал, не дожидаясь окончания волнительного эксперимента.

Двор закрывался со всех сторон чугунными воротами с калиткой, призванными охранять покой инженеров человеческих душ. Когда после дождя под калитку натекала лужа, мы клали через лужу внушающую доверие доску, одним концом привязав ее к калитке. Писатели и писжены в комфортом проходили по доске. Толкали калитку, тем самым выбивая у себя доску из под ног. А мы, новопринятые в комсомол, с удовольствием наблюдали, как кто-то смешно размахивал руками, симулируя весенних мотыльков, а кто-то и просто шлепался в лужу, на некоторое время позабыв о социалистическом реализме и даже о работе Ленина «Партийная организация и партийная литература».

В девятом классе у нас, детишек зам.министров и паркетных полковников, любимым предметом стало «Обществоведение». На уроке нам рассказывали румяные сказки про рабочих, которые только о том и думают, как бы выплавить побольше чугуна и стали или построить прекрасное здание, перевыполнить план на 200%. А «в свободное от работы время, советские люди занимаются спортом и искусством» говорилось в учебнике.

После уроков мы бежали во двор, где уже курил Слава Гусев, отправленный учиться в ПТУ и, без отрыва от учебы, работать на заводе. Он нам и рассказывал, как и что в советской жизни на самом деле: «Вчера мастер, ебать его некому, грозился плохую характеристику дать – сегодня убило. У нас в цеху форточка высоко, там гирька-противовес, тросик надо стравить, чтоб открывалась сама, такая пидорская конструкция. Ну тросик проржавел, гирька и пизданулась. А этот мудофель как раз что-то точил под форточкой, ему по кумполу и врезало. Ну мы его башкой под кран сунули, а тут гудок на обед. Мы и пошли, а когда вернулись, смотрим, а этот старый козлина носом дырку в раковине заткнул и воды уже выше крыши. Хуй его знает, сам захлебнулся или его гирькой сразу угандошило, да в общем не ебет ни разу.». После славиных рассказов строительство коммунизма к 1980-му году начинало вызывать нарастающие сомнения.

Потом мы как-то разом выросли и нас увлекли серьезные проблемы – что прячется у одноклассниц в сирийских трусах. Сирийские трусы тогда носили все, СССР менял их на танки у братской Сирии по курсу один танк на миллион трусов.

В этих мышиных бегах начинающих блядунцов, нас, не лишенных остроумия и начитанности юношей из интеллигентных, хотя и советских семей, на три корпуса обходил Вовик мл. Не читавший никаких книжек, не обладающий ни интеллектом, ни внешностью, он легко побеждал одним нехитрым приемом – весь вечер молчал, вроде как ему наши кривляния водолазов-чечеточников на канате под куполом цирка были невыразимо скучны, лишь изредка снобливо гундося: «Это парадоксально!»

Неотзывчивых одноклассниц, оказывающихся «показывать глупости», стал заменять алкоголь и во дворе ежесубботне стал появляться пьяненький Федя «с утюгом». Скукожившиеся до придомовых старушек, писжены каждый раз тревожно интересовались: «А что, у Вовы сегодня опять день рождения?» Федя солидно кивал головой и старался не звенеть содержимым пузатого школьного портфеля.

Свою кличку «с утюгом» Федя получил недавно при трагических обстоятельствах. Выйдя со «дня рождения» от Вовика-ст., Федя стал звонить из телефона-автомата некой Краснышке, громко ругаясь матом и угрожая астральным изнасилованием. Подошедший старший лейтенант милиции стал выволакивать Федю из будки и требовать документы. Федя перестал ругаться матом и стал на глазах изумленного блюстителя снимать с телефонной будки дверь. «А что вы дела…» успел сказать охранитель дворовой нравственности до того, как Федя хватил его увесистой дверью по голове так, что фуражка перекатилась через всю Новопесчаную с нашей нечетной стороны на четную. Федю потом долго искали районные дознаватели, ведя разговоры по душам с пионерами и комсомольцами окрестных дворов, но никто Федю не выдал. Феде достались лишь кличка «с утюгом» и всеобщее уважение.

И вдруг детство как-то разом прошло и наша веселая команда просто перестала существовать. Слава Гусев сел в тюрьму на три года. Родина, храня свои военные тайны, дала ему ответственное задание – разбить кувалдой десять каких-то страшно секретных электронных шкафов. Слава быстро справился с заданием родины, разложив останки военной тайны красивыми кучками. Кучек оказалось одиннадцать. Нанесенный многомиллионный ущерб родина Славику сразу простила, но он, чувствуя свою вину, порысил в винный магазин, заполировать выпитый от огорчения казенный гидролизный спирт. Желая пройти без километровой очереди, Славик слегка стукнул о каменную колонну протестующего алкаша-общественника, за что и получит законную трешку. «Что же теперь будет?» - хором переживали мы за нашего учителя реальной жизни и друга детства. «Хуйня, война скоро, я в плен сдамся!» - равнодушно отмахнулся Славик: «Главное на войне – сапоги получить и в плен сдаться! Знаете почему? Потому что без сапог в плену – хана!». Отсидев три года, Славик нашел свое простое человеческое счастье, женившись на местной специфической женщине Нюре Михайловне и остался гужеваться на Колыме. Мы с Мишкой увлеклись радиохулиганством, сидели сутками дома, гнусавя в микрофон «Всем свободным, всем свободным операторам, я – Кактус, я – Кактус, для всех прием!». Через год получили судимость по 206-й часть 1, штраф 50 руб с конфискацией аппаратуры, через три уже собирали трансиверы с двойным преобразование, которым позавидовала бы все советская радиопромышленность.

Угодил в тюрьму и Вовик-мл. Он отнял у мальчика в парке 50 копеек и сел за грабеж. Его мама-дворничиха легла костьми и вызволила сына, дав ему возможность закончить 10-й класс. После выпускного виктимный Вовик-мл. снял с мирно спящего в луже пьяного грошовые часы и получил второй срок. Из тюрьмы матерый рецидивист Вовик-мл. через полгода бежал, залез в какой-то секретный биологический институт, где украл зараженного чем-то жутким секретного кролика, от срока смерти которого зависело несколько докторских диссертаций и член-коррство директора. Секретного кролика Вовик-мл. зажарил и съел, спася человечество от очередного советского бактериологического оружия. Вовику-мл. за все дали уже 6 лет, на четвертом году он умер от туберкулеза, отказавшись ссучиваться и стучать куму.

Покалечилась самая красивая девушка двора Ниська. Выйдя гулять со своим догом, она недальновидно намотала поводок на руку. Шаловливый Вовик-ст. крикнул в лицо догу обидное «Гав!» и убежал в Ленинградский парк. Если бы поводок не был намотан на руку, обидчивый дог отъел бы Вовику-ст. одно из полужопий и все кончилось бы хорошо. Но дог, охваченный жаждой мщения, в упоении погони опрокинул Ниську, проволок ее сотню метров на животе по парку, потом Ниська завалилась на бок и въехала головой в статую петушка с вечно отколотым носом, заклинив всю догоняющую конструкцию. У Ниськи случилось сотрясение мозга, после которого она стала косноязычить и у нее выросла огромная жопа. Так что ей ничего не оставалось, как выйти замуж за прапорщика из КГБ.

Во дворе стало серо и неартистично. Даже первокурсник Гриша, приносивший из анатомички мединститута настоящие мужские члены, которые потом разбрасывал при выходе из кинотеатра, чтобы полюбоваться визжащими девушками, оживлял советскую серогондонность только на время.
И в довершение всему, ховаясь от почетной обязанности чего-то там защищать и приговаривая «я нужен родине в тылу», разъехались по конспиративным бабушкиным квартирам те, кто пренебрег лучшим в мире советским высшим образованием. Детство прошло, детство кончилось…

Что убедительно доказал нам военком своими исчирканным красным «Повторно!» и «В случае неявки дело будет передано в суд!» повестками.
На горизонте смутно начали оформляться контуры самогонного аппарата, нового слова в самогоноварении, в уникальную конструкцию которого мы вложили свои кандидатские и докторские по математике, микробиологии и вертолетостроению.