Катынское преступление , часть 2

7 августа 2016, 11:29
2—3 марта по требованию Берии составляются сводные данные о наличии в лагерях УПВ польских офицеров, полицейских, священников, тюремных работников, пограничников, разведчиков.

2—3 марта по требованию Берии составляются сводные данные о наличии в лагерях УПВ польских офицеров, полицейских, священников, тюремных работников, пограничников, разведчиков. Данные, фигурирующие в справках от 3 марта, ложатся в основу приводимых Берией сведений в его записке Сталину.

Отбор категорий офицеров и других военнопленных в справках от 2 и 3 марта и в записке Берии Сталину почти полностью совпадает. В них, в частности, не фигурируют подхорунжие, юнаки, беженцы и другие лица, которых Берия не предлагал расстреливать. Практически совпадает в справках и записке наркома и группировка категорий военнопленных.

Таким образом, нет сомнений, что справки готовились для Берии в связи с его запиской Сталину, что именно данные от 3 марта легли в основу записки наркома, адресованной «ЦК ВКПБ — товарищу Сталину» и напечатанной на бланке НКВД СССР. Примечательно, что записка Берии была зарегистрирована под номером 794/Б, номера же 793/Б и 795/Б датированы 29 февраля.

Очевидно, что данный номер был присвоен первому варианту записки Берии. Ее текст был, видимо, впоследствии переработан с учетом замечаний Сталина. Окончательный же вариант, имеющий тот же номер, но датированный мартом (число проставлено не было), был положен в основу решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта.

Таким образом, записку Берии следует датировать не ранее 3 — не позднее 5 марта 1940 г. Сам же процесс непосредственной выработки решения о расстреле следует ограничить периодом 20 февраля — 5 марта.

По всей видимости, он мог быть связан и с поступлением из Киева в конце февраля предложений Хрущева об укреплении охраны границы, предусматривавших депортацию семей репрессированных — заключенных тюрем и военнопленных офицеров и полицейских.

Будучи причастным к событиям, связанным с расстрелом польских офицеров и узников тюрем, бывший первый секретарь ЦК КП(б) Украины в 1959 г. санкционировал уничтожение не только учетных и следственных дел офицеров и полицейских, но и протоколов заседаний «тройки», принимавшей решения о расстреле военнопленных и узников тюрем.

Возможно, Сталин, получив предложение Хрущева, дал поручение Берии оформить как проект решения об охране границы (в окончательном варианте он представлен за двумя подписями), так и записку о расстреле польских военнопленных (офицеров и полицейских) и заключенных тюрем.

Одно остается несомненным — тесная связь решений от 2 марта «Об охране госграницы в западных областях УССР и БССР» и от 5 марта «Вопрос НКВД СССР», принятых по записке Берии.

Впервые и в том, и в другом присутствует связка — польские военнопленные (офицеры и полицейские) и узники тюрем, которой ранее никогда не было.

Берия в своей записке обосновывал необходимость расстрела военнопленных (офицеров, полицейских, сотрудников разведывательных органов) и заключенных тюрем западных областей Украины и Белоруссии тем, что «все они являются заклятыми врагами советской власти, преисполненными ненависти к советскому строю».

Нарком утверждал: «Военнопленные офицеры и полицейские, находясь в лагерях, пытаются продолжать к[онтр]-р[еволюционную] работу, ведут антисоветскую агитацию. Каждый из них только и ждет освобождения, чтобы иметь возможность активно включиться в борьбу против советской власти. Органами НКВД в западных областях Украины и Белоруссии вскрыт ряд к-р повстанческих организаций. Во всех этих к-р организациях активную руководящую роль играли бывшие офицеры бывшей польской армии, бывшие полицейские и жандармы».

Указав, что в лагерях для военнопленных содержится 14 736 бывших офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, жандармов, тюремщиков, осадников и разведчиков, 97% которых составляют поляки, что в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии находятся 10 685 арестованных поляков, он вновь подчеркнул, что все эти лица «являются закоренелыми неисправимыми врагами советской власти».

Берия предлагал рассмотреть их дела «в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела».

Рассмотрение дел предлагалось провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения.

Судьбу лиц, содержавшихся в лагерях военнопленных, следовало решать по справкам, составленным УПВ, арестованных — по справкам на основе дел, представленных НКВД УССР и НКВД БССР.

Рассмотрение дел и вынесение решения возлагалось на «тройку» в составе Берии, Меркулова и начальника Первого спецотдела НКВД СССР Леонида Баштакова. В конце документа стоит подпись Берии. Первым на этой бумаге расписался Сталин, предварительно написав: «За» и внеся в нее последние коррективы — вычеркнув из состава тройки фамилию Берии и вписав в нее фамилию начальника Главного экономического управления (ГЭУ) НКВД СССР Богдана Кобулова.

Затем свои подписи поставили Климент Ворошилов, Вячеслав Молотов и Анастас Микоян. На полях секретарь указал: «Калинин — за, Каганович — за».

Таким образом, катынское решение было принято на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), а не путем опроса, как это широко практиковалось в работе этого органа (например, решение от 2 марта об усилении охраны госграницы).

решения Политбюро по тексту инициативного документа — практика, широко принятая в то время. На записке наркома в правом верхнем углу был проставлен штамп: «Протокол № пункт №». От руки вписано «13» (номер протокола), «144 О.П.» (пункт протокола, О.П. — особая папка). Подписи Берии, Сталина, Ворошилова, Молотова и Микояна Военная прокуратура, получив в 1990—1991 гг. однозначные заключения от нескольких независимых специалистов, признала подлинными.

Записка Берии более полувека хранилась в опечатанном пакете вместе с выпиской из протокола решения Политбюро от 5 марта 1940 г., которая также была оформлена по всем канонам того времени. Последняя напечатана на специальном типографском бланке для выписок из протоколов высшей партийной инстанции.

Пресловутый Юрий Мухин, никогда не видевший фототипического изображения записки Берии, писал, что он напечатан не на бланке, не имеет номера и даты, следовательно, это фальшивка. Его последователи Сергей Стрыгин и Владислав Швед, хорошо знакомые с запиской, прибегли к более изощренной аргументации.

Не имея возможности опровергнуть подлинность подписей членов Политбюро ЦК ВКП(б), одобривших предложение о расстреле, на первой странице записки и подпись Берии на последнем листе, они пытаются уверить читателей, что вторая и третья страницы, где сформулировано само решение о расстреле, подделаны то ли в хрущевское, то ли в ельцинское время.

Однако на третьем листе есть надпись: «ОП. Вопрос НКВД», сделанная рукой Александра Поскребышева, заведующего Особым сектором ЦК ВКП(б). Аналогичные его надписи встречаются на многих инициативных документах к особым папкам Политбюро. Следовательно, и та страница, на которой сформулировано утверждаемое решение Политбюро (пункт 144 протокола 13) от 5 марта, — подлинная.

Не вызывают сомнения и имевшиеся в закрытом пакете № 1 выписки из протокола решения Политбюро от 5 марта 1940 г. (п. 13/144), которые на оборотной стороне заверены подписью секретаря Хряпкиной, виза которой стоит на многих сотнях выписок из решений высшей партийной инстанции.

Невозможность подделки протокола решения от 5 марта подтверждают и подшивки подлинных протоколов Политбюро ЦК ВКП(б). Они были трех видов — несекретные, секретные и совершенно секретные. Каждый протокол ПБ, как правило, включал решения за период от двух недель до одного месяца.

Нумерация пунктов повестки дня в несекретных протоколах была сплошная, без каких-либо изъятий. Если какое-либо решение было секретным, около этого пункта сохранялись его номер и название, хотя сам текст решения отсутствовал. В несекретном протоколе № 13 пункт 144 был записан так: «144. Вопрос НКВД СССР. О.П.». В особых папках в протоколе № Означится: «144. Вопрос НКВД. Сов. секретная О.П.». В папке инициативных документов к несекретным протоколам Политбюро (Ф. 17, оп. 163) также имеется лист с п. 144 протокола № 13 и в отчеркнутом правом углу указано: «зап[иска] т. Берии». Это означало, что инициативным документом, по которому было принято решение (п. 144) от 5 марта, была записка Берии.

Опечатанный конверт с запиской Берии Сталину, двумя экземплярами выписки из протокола Политбюро от 5 марта, листами с текстом решений от 5 марта, изъятыми из протокола № 13, с запиской председателя КГБ при Совмине СССР Шелепина от 3 марта 1959 г. хранился в личном сейфе заведующего общим отделом ЦК КПСС, затем в запломбированном помещении 6-го сектора общего отдела ЦК. На нем было указание: «Справок не давать, без разрешения заведующего общим отделом ЦК пакет не вскрывать». Его выдавали лишь первым лицам партии — Юрию Андропову, Константину Черненко, а также руководителю аппарата Михаила Горбачева Валерию Болдину (в 1987 и 1989 гг.), после чего конверт вновь запечатывался.

Подготовка операции по «разгрузке» Козельского, Старобельского, Осташковского лагерей для военнопленных и тюрем западных областей Украины и Белоруссии началась сразу после рокового решения Политбюро ЦК ВКП(б) о расстреле 14,5 тыс. офицеров и полицейских и 11 тыс. узников тюрем.

С 7 по 15 марта были проведены совещания с работниками центрального аппарата НКВД СССР, с начальниками УНКВД Калининской, Смоленской и Харьковской областей, их заместителями и комендантами внутренних тюрем, с начальниками и комиссарами трех спецлагерей.

7 марта Берия приказал наркомам внутренних дел УССР и БССР Ивану Серову и Лаврентию Цанаве подготовиться к депортации 25 тыс. семей тех, кого вскоре намеревались расстрелять. Ее планировали осуществить в середине апреля, в один и тот же день, списки же ссылаемых надлежало составить к 30 марта.

Адреса членов семей узнавали у самих офицеров и полицейских, для чего в Козельск, Старобельск и Осташков выехали специальные бригады из УПВ.

Составлялись списки тех, кто проживал не только на территории, присоединенной к СССР в сентябре 1939 г., но и в центральной Польше, оккупированной вермахтом.

Германская сторона в свою очередь в первой половине марта передала НКИД СССР список офицеров, находившихся в офлаге IV-a, семьи которых проживали на территории, отошедшей к СССР.

Характерно, что в апреле-мае гитлеровцы проводили свою печально известную «Акцию АБ» — уничтожение польской интеллектуальной и государственной элиты. Списки с указанием места жительства семей офицеров можно было использовать при ее проведении. Германский же список, посланный 21 марта 1940 г. в УПВ, в апреле был направлен «для соответствующего использования» начальнику 3-го отдела (контрразведка) ГУГБ.

16 марта началось составление справок на военнопленных трех лагерей и заключенных тюрем, на основании которых «тройка» в составе Меркулова, Кобулова и Баштакова должна была принимать решение о расстреле.

Справки на офицеров и полицейских готовило Управление по делам о военнопленных, на заключенных тюрем — НКВД УССР и НКВД БССР. Форма справки поступила к Сопруненко от Кобулова. Наряду с тремя графами, в которых фиксировались:

1) фамилия, имя, отчество;

2) год и место рождения, семейное и общественное положение, где содержится, когда взят в плен;

3) последняя должность и чин в польской армии или в полицейских, разведывательных и карательных органах, имелась четвертая графа — заключение. В нее вписывалась краткая формула обвинения и статья УК РСФСР (для заключенных тюрем — УК УССР и УК БССР). Первые три графы заполнялись в лагерях, последняя — в УПВ. В единственном сохранившемся учетном деле полицейского Стефана Олейника имеется и заполненная в Осташковском лагере справка кобуловской формы.

В ней указывалось: «1. Олейник Стефан Стефанович. 2. 1911 г.р., с. Тарновка. Уезд Дубно, Волынского воеводства, отец — содержатель ресторана, поляк, партийность не установлена, женат, детей нет, содержится в Осташковском лагере. В плен взят 25 сентября в гор. Борщев. 3. В полиции с 1936 г., рядовой полицейский». В деле Олейника сохранилась и выписка из списка, составлявшегося на военнопленных, с указанием членов их семей с адресами39.

Осташковскому лагерю было предложено готовить справки-заключения только на тех, на кого не были оформлены дела для ОСО, в Козельском и Старобельском же лагерях — на весь контингент.

Они готовились в обстановке строжайшей секретности. Заказывать форму для справок в типографии было категорически запрещено. По мере готовности дела со справками направлялись в Москву. Так, к 23 марта туда из Старобельска были уже отосланы материалы на 760 человек.

30 марта Сопруненко потребовал высылать справки в первую очередь на высший, затем старший и средний офицерский состав, в последнюю очередь — на врачей, учителей, агрономов, гражданских лиц, на которых не имелся компрометирующий материал.

Если в делах, присланных в УПВ, отсутствовали какие-либо данные, в частности, адреса родных, имелись разночтения в написании фамилии или других данных, их направляли на уточнение в лагерь. В ином случае в справке в УПВ заполнялась последняя графа — заключение.

После этого дело отсылалось в Первый спецотдел НКВД СССР, где над ним работали под руководством заместителя начальника этого отдела, капитана госбезопасности Аркадия Герцовского. Часть дел ставилась на контроль; решение по ним принимал лично Меркулов. Остальные фамилии включались в списки подлежавших расстрелу, которые затем передавались на утверждение «Комиссии», то есть «тройки» в составе Меркулова, Кобулова и Баштакова.

После визирования ими списка фигурировавшие в нем военнопленные или заключенные считались осужденными к высшей мере наказания — расстрелу. Решения Комиссии оформлялись специальными протоколами.

После этого списки-предписания на отправку из лагеря в распоряжение УНКВД, подписанные начальником УПВ или после отъезда Сопруненко из Москвы его заместителем Иваном Хохловым, направлялись в Козельский, Старобельский и Осташковский лагеря; предписания о расстреле, подписанные Меркуловым, — начальникам УНКВД Смоленской, Харьковской и Калининской областей.

Тщательно готовился и расстрел узников тюрем западных областей УССР и БССР.

Чтобы централизовать расстрел поляков — заключенных тюрем, свести к минимуму число лиц, задействованных в операции и таким образом исключить утечку информации, было решено сосредоточить их в четырех тюрьмах, предварительно отправив из них заключенных в лагеря ГУЛАГа.

В соответствии с приказом Берии от 22 марта поляков из Львовской, Ровенской, Волынской, Тернопольской, Дрогобыческой, Станиславской, Пинской, Брест-Литовской, Вилейкской и Барановической тюрем следовало в 10-дневный срок перевезти в Киев, Минск, Харьков и Херсон.

Как и в лагерях военнопленных, в украинских и белорусских республиканских органах НКВД усиленно занимались подготовкой следственных дел и справок кобуловской формы на заключенных.

Справки составляли начальники тюремных отделов, вносили в них уточнения и исправления, затем передавали Первым спецотделам республиканских НКВД.

Там заполнялась последняя графа справки — заключение, после чего их направляли Герцовскому, где и готовились списки-предписания на расстрел, которые штамповались Комиссией, то есть тройкой Меркулова, Кобулова и Баштакова.

Наряду с оформлением материалов на контингент трех спецлагерей и узников тюрем принимались и другие меры по подготовке расстрельной операции.

С 16 марта была запрещена переписка всех военнопленных. Начальство ужесточило пропускной режим, усилило охрану лагерей, сократило часть технических сотрудников. Главное транспортное управление НКВД СССР разработало подробнейший план доставки военнопленных к местам казни.

На протяжении полутора месяцев его начальник Соломон Мильштейн ежедневно, а иной раз и два раза в день, направлял Берии и Меркулову сводки, фиксируя малейшие отклонения от плана перевозок, о количестве отправляемого порожняка, загружавшихся и разгружавшихся вагонов и т.д.43.

Незадолго до начала операции в Старобельск прибыли капитан госбезопасности Ефимов и работник 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР В. Миронов, отвечавший за агентуру. В Козельск вновь выехал Зарубин, в Осташков — Дмитрий Холичев.

В лагерях в течение всей операции находились и представители Главного управления конвойных войск (Иван Степанов в Козельске, Алексей Рыбаков в Старобельске и Михаил Кривенко в Осташкове).

В ходе операции в Ровенском и Наркомчерметовских лагерях выявляли офицеров, полицейских, жандармов, направляя их сразу же в Козельск, Старобельск и Осташков. Туда же свозили и находившихся в больницах тяжелобольных польских офицеров и полицейских. Пополнялся и контингент тюрем.

4 апреля Берия приказал наркомам внутренних дел УССР и БССР Серову и Цанаве арестовать на территории бывших польских воеводств всех проводящих «контрреволюционную работу» унтер-офицеров польской армии, остальных же взять на оперативный учет, обеспечив агентурным наблюдением.

В Киев и Минск свозились и заключенные, в недавнем прошлом граждане Польши, находившиеся в тюрьмах других регионов страны.

Первые списки на отправку военнопленных на расстрел начали поступать в лагеря 3-5 апреля, в тюрьмы — 20-23 апреля. 9 апреля были подписаны 13 списков на 1297 военнопленных.

Мог ли орган внесудебной расправы рассмотреть за один день по существу почти 1300 дел? Ответ очевиден — это физически невозможно. Да это и не требовалось: в задачу «тройки» входило лишь утвердить списки, составленные в Первом спецотделе под контролем Меркулова.

Список, как правило, содержал около 100 фамилий и предписывал начальнику лагеря немедленно направить указанных в нем лиц в Смоленск (Харьков, Калинин) в распоряжение соответствующего УНКВД.

В них были включены 97% всех офицеров и полицейских, содержавшихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях. Среди отправляемых на расстрел были кадровые военные, резервисты и престарелые отставники; члены политических партий и абсолютно аполитичные люди; поляки и евреи, белорусы и украинцы.

Врачей, исполнявших в армии свой гуманитарный долг, обрекали на смерть наравне с жандармами, контрразведчиками, тюремными работниками. Практически речь шла не о том, кого расстрелять, а кому следует сохранить жизнь, включив в список на отправку в Юхновский лагерь.

Долгие годы оставались неясными мотивы, по которым трем процентам была сохранена жизнь.

В ходе подготовки к печати катынских документов нами был найден документ, раскрывающий причины, по которым пощадили 395 человек. По ходатайству 5-го (разведывательного) отдела ГУГБ НКВД были оставлены в живых 47 человек, столько же — по просьбе германского посольства, 19 — по запросу литовской миссии, немцев по национальности — 24 человека, 91 военнопленный был направлен в Юхнов по личному указанию Меркулова.

Среди последних были как те, кто представлял интерес в качестве источника информации, так и пленные, заявлявшие о своих коммунистических убеждениях, оказывавшие различные услуги администрации лагерей. 167 человек попали в разряд «прочие» — рядовые, юнаки, унтер-офицеры, подхорунжие, беженцы, а также несколько десятков осведомителей.

Три первых списка-предписания на отправку из Осташковского лагеря на 343 человека были подписаны Сопруненко 1 апреля. 3 апреля они поступили в лагерь и, согласно путевой ведомости, 5 апреля в 9 час. 30 мин. те же 343 «лишенных свободы» в пяти вагонах прибыли в Осташков.

Столько же человек были приняты помощником начальника УНКВД по Калининской области Т. Качиным. В тот же день начальник УНКВД направил Меркулову шифротелеграмму «Первому наряду исполнен № 343. Токарев».

Эти документы хранятся в разных фондах и разных архивах, в том числе в Центральном архиве ФСБ. Сохранились аналогичные документы почти за каждый день операции. Все цифры в них совпадают47. Последние военнопленные были вывезены из лагерей к концу мая.

Как проходили расстрелы, подробно рассказал на допросах в военной прокуратуре Дмитрий Токарев. Руководил расстрелом присланный из Москвы начальник комендантского отдела НКВД СССР майор госбезопасности В. Блохин. Именно он вместе с комендантом Калининского отдела НКВД СССР разработал технологию расстрела. Одну из камер обшили кошмой, чтобы не были слышны выстрелы.

Тюрьму временно освободили от других заключенных. «Из камер поляков поодиночке вели в красный уголок, то есть в ленинскую комнату, там сверяли данные — фамилия, имя, отчество, дату рождения... Надевали наручники, вели в приготовленную камеру и били из пистолета в затылок», — сообщил Токарев.

Только в Калинине в расстрелах участвовали 30 человек, по трем лагерям — 53. Расстреливали из немецких «вальтеров».

«Через вторую заднюю дверь трупы выносили из камеры и бросали в крытые грузовики. Затем 5-6 машин увозили тела к месту захоронения в окрестностях села Медное. Это рядом с дачами УНКВД, с одной из моих двух дач. Место выбирал Блохин. Он же привез из Москвы двух экскаваторщиков», — давал показания все тот же Токарев48. Следует иметь в виду, что территория с местами захоронения осташковских узников никогда германскими войсками не занималась.

В Харькове, по свидетельству начальника охраны УНКВД Митрофана Сыромятникова, расстреливали, как и в Калинине, во внутренней тюрьме НКВД на ул. Дзержинского, куда военнопленных доставляли «воронками» с вокзала.

Затем тела на грузовиках везли в 6-й район лесопарковой зоны, в 1,5 км от села Пятихатки, и закапывали вблизи дач УНКВД.

Руководили расстрелом специально присланные работники комендантского отдела НКВД СССР при активном участии коменданта внутренней тюрьмы Тимофея Куприя, начальника харьковского УНКВД майора госбезопасности П. Сафонова и его заместителя П. Тихонова49. Они же, видимо, руководили и расстрелом заключенных тюрем, доставленных в Харьков.

Офицеров из Козельского лагеря расстреливали как непосредственно в Катынском лесу, так и, скорее всего, в Смоленской тюрьме. Об этом свидетельствуют сводки Мильштейна о движении тюремных вагонов, в которых неоднократно указывалось, что вагоны прибывали на станцию Смоленск.

В них, в частности, сообщалось: «6 апреля с/г. на ст. Смоленск в 12 час. 15 мин. поездом № 87 прибыли 2 вагона за № 602 и 673... Находятся под разгрузкой на ст. Смоленск 4 вагона за № 670, 351, 602 и 673». В сводке за 7 апреля вновь отмечалось: «На ст. Смоленск находятся под разгрузкой 4 вагона за №№ 670, 351, 602 и 673»[выделено мной. — Н.Л.]. Таким образом, вагоны стояли на станции под разгрузкой два дня. Видимо, офицеров доставляли из вагонов в Смоленскую тюрьму по мере освобождения места в ней после расстрела очередной партии поляков. С. Свяневич, доставленный в Смоленскую тюрьму, обнаружил, что она полностью освобождена от других заключенных. В одной из 8 могил польских офицеров в Катыни тела лежали ровными рядами, лицом к земле, в отличие от других ям смерти, где расстрелянные находились в разных положениях.

В Катынском лесу расстреливали группами над глубокими могилами, в мундирах, орденах, стреляли в затылок с близкого расстояния. При расстрелах использовались немецкие пули калибра 7,65 мм. В 20% случаев руки у военнопленных были связаны проволокой или плетеным шнуром.

одной из могил находились тела, на головах которых были шинели, обмотанные на уровне шеи шнуром, который соединялся петлей со связанными руками.

В соответствии с составленной по итогам операции справкой Управления по делам о военнопленных в УНКВД трех областей было отправлено 14 587 человек. В справках же, подготовленных для Сталина руководством НКВД в 1941—1943 гг., фигурирует цифра 15 131 человек. В записке Александра Шелепина Хрущеву от 3 марта 1959 г. указывается, что всего были расстреляны 21 857 человек, включая 8241 офицеров Войска Польского, 6311 полицейских и 7305 узников тюрем.

Расхождения в справке УПВ конца мая 1940 г. с данными НКВД 1941-1943 гг. скорее всего связаны с теми военнопленными офицерами и полицейскими, которые по директиве Меркулова от 22 февраля 1940 г. были переведены в распоряжение УНКВД трех областей, то есть в тюрьмы. Они уже не учитывались в справке УПВ, тем не менее их также расстреляли как военнопленных офицеров и полицейских.

Среди отправленных на расстрел были 11 генералов, контр-адмирал, 77 полковников, 197 подполковников, 541 майор, 1441 капитан, 6061 поручик, подпоручик, ротмистр и хорунжий, 18 капелланов и других представителей духовенства.

Те, кого отправляли на расстрел, даже не подозревали, что их ждет, о чем свидетельствуют политдонесения комиссара УПВ Нехорошева. Родные и близкие, а также дети военнопленных из трех спецлагерей обращались к Сталину, в УПВ, другие инстанции, умоляя отпустить мужей и отцов из плена. До конца своей жизни многие из них не могли смириться с утратой, вопреки всему надеясь на возвращение тех, кто сгинул в Советском Союзе.

Сразу после завершения расправы с польскими офицерами и полицейскими были приняты карательные меры и против других польских военнопленных.

В конце мая 8 тыс. рядовых и унтер-офицеров бывшей польской армии из лагерей военнопленных, работавших на предприятиях Наркомата черной металлургии, были отправлены в Северный железнодорожный лагерь ГУЛАГа на строительство Северо-Печорской железнодорожной магистрали54.

13 апреля была проведена и депортация семей приговоренных к расстрелу польских офицеров, полицейских и заключенных тюрем. В Северный Казахстан были выселены около 70 тыс. женщин, детей, стариков. Там им не были предоставлены ни жилье, ни работа, ни средства к существованию.

Следует также подчеркнуть, что, расстреляв польских офицеров и полицейских, сталинское руководство тем самым ликвидировало опытные кадры, которые могли бы внести весомый вклад в борьбу с гитлеризмом, усилить боеспособность и созданных в 1941-1942 гг. Армии Андерса и соединений под командованием 3. Берлинга.

Известно, в частности, что многие ранее интернированные в Литве и Латвии и переведенные в июле — августе 1940 г. в Козельский лагерь офицеры сразу после нападения гитлеровской Германии на СССР выразили желание служить в Красной армии.

Из них отобрали 44 человека, направили на двухнедельные разведывательные курсы в Сходне и забросили в Польшу. Но закрепиться там смогла лишь группа «Михал».

Ее командиром был капитан Миколай Арцишевский. Перед войной он изучал право в Познанском университете, занимался журналистикой в Гдыне. В августе 1939 г. как офицера запаса его призвали в польскую армию и назначили командиром роты. Арцишевский участвовал в защите Варшавы, получил звание капитана.

После капитуляции вместе с другими офицерами он добрался на надувной лодке до Вильно, где был интернирован. 17 августа 1941 г. его группу в составе пяти человек десантировали над территорией Польши в 150 км от намеченной цели.

Но они все же смогли добраться до своего района и с 20 сентября поддерживали регулярную радиосвязь с Москвой. Более того, по мере расширения своей деятельности группа вышла за рамки первоначальных заданий, а раскинутая ею сеть охватила почти всю страну. Арцишевский передавал сведения о дислокации германской авиации и сил ПВО в районе Гданьска, об усилении железнодорожных перевозок в Восточной Пруссии, о ситуации в прибалтийских портах и т.д.

Но главное, что сделали члены группы «Михал», — это организация разведки на крупнейших железнодорожных узлах страны, через которые проходило до 65% перевозок для Восточного фронта. Много лет спустя Генеральный штаб Советской армии отмечал, что данные «Михала» брались за основу при определении количества войск противника, перевезенных по территории так называемого Генерал-губернаторства. Арцишевский был арестован гестапо 25 июля 1942 г. вместе с другими членами группы и рацией в Юзефове под Варшавой. На допросах никого не выдал. Был расстрелян 11 мая 1943 г. в руинах Варшавского гетто.

Более полувека первые лица советского государства и КПСС с особой тщательностью скрывали правду о катынском злодеянии, тем самым разделив в определенной мере ответственность за него. На все попытки польского правительства выяснить участь своих офицеров советская сторона в 1941-1942 гг. заявляла, что все они освобождены и самостоятельно рассеялись, неизвестно куда.

В 1942 г. работавшие в немецких железнодорожных бригадах поляки узнали от местных жителей о захоронениях своих соотечественников в Катынском лесу. На месте одной из могил они установили деревянный крест.

В феврале 1943 г. об этом стало известно германскому руководству. Оно поспешило использовать результаты эксгумации для внесения разлада в антигитлеровскую коалицию и переключения внимания с преступлений нацизма на акции Советов.

13 апреля Берлинское радио информировало мир о захоронении в Катынском лесу 12 тыс. польских офицеров, расстрелянных НКВД весной 1940 г. (в действительности там покоились тела около 4,5 тыс. польских военнопленных).

В ответ 15 апреля Совинформбюро обвинило во всем гитлеровцев, объявив, что поляки работали под Смоленском, где и попали в германский плен.

Правда была нежелательна не только сталинскому руководству, но и демократическим союзникам СССР по антигитлеровской коалиции. Уинстон Черчилль написал своему министру иностранных дел Антони Идену, что «не следует патологически кружить над могилами трехлетней давности».

Попытки посланника Великобритании при польском правительстве Оуэна О'Маллея доказать причастность НКВД к расстрелу польских офицеров вызвала лишь раздражение в английском кабинете. Франклин Рузвельт занял аналогичную позицию: единство коалиции являлось непременным условием разгрома стран оси; все остальное должно было отступить на задний план.

В то же время германское сообщение вызвало буквально шок у поляков. 18 апреля генерал Владислав Андерс приказал отслужить мессы по душам военнопленных, узников тюрем, депортированных, погибших на территории СССР, и тех, кто сложил головы в боях с вермахтом. Польское правительство обратилось в Международный комитет Красного Креста с просьбой расследовать гибель офицеров в Катыни и даже рассматривало возможность отзыва своего посла из Москвы.

Однако сталинское руководство, воспользовавшись этим обращением в МККК, обвинило лондонских поляков в содействии Гитлеру и 25 апреля 1943 г. приостановило с ними дипломатические отношения.

начало