Знакомство с БАМом

В 1982-м я был отправлен в Нижнеагнгарск, местечко на берегу Байкала, с неопределенным заданием определения мест размещения аэронавигационного оборудования. Великая стройка века оказалась жалкой одноколейкой, похожей на заброшенные ржавые рельсы на дедушкиными гаражами в Бескудниково, на которых мы в детстве разводили костры и плавили свинец.

Немногочисленные героические строители Великой магистрали встретили меня настороженно, с застывшим в глазах вечным русским вопросом: «Какого хуя!!!»

В сельпо торжествовал развитой социализм, полки ломились от диковинного для ученого жопосида «спирта питьевого 9 руб 09 коп» и игреливых соломенных шляп, едва ли столь необходимых для наступившего ноября. Очереди не было. Зато в подсобке, у шаловливо подмигивающей продавщицы, удалось разжиться настоящим байкальским омулем в количестве шести штук.

Мой деликатно внедряемый триангуляционный полуавтомат можно было ставить где угодно, о столь очевидном факте я моментально смастырил надлежащую по всей форме цедульку и отправился дембелевать в шикарный двухэтажный отель из настоящего бруса.

Меня, как московскую штучку с высшим образованием, поместили в люксовский, то есть всего на три продавленных шконки, номер. В люксе уже гужевались и сумрачно пили то самое местное вино по девятьсот девять копеек два мон коллонеля, закусывая чем-то таинственным, но неимоверно вонючим. Моя постановка картины Репина «Не ждали» повергло их в еще большую пучину эскапизма и густыми спиртовыми голосами они наперебой стали мне втолковывать, что мне тут будет некомфортно, «у нас тут свои разговоры, по снабжению, а ты ж не снабженец, тебе будет непонятно…»
Напуганный предстоящей лекцией о таинствах советской логистики и, еще больше, благоухающим ароматом таинственной закуски, я, отбросив московский снобизм, быстро смотался к администраторше и перевелся в менее престижный номер, где уже картинно валялись на еще более продавленных койках семь богатырей, изображая картину «поле боя после Куликовской битвы».

Демократический номер был возле туалета, дверь не запиралась.

Я забился на оставшуюся восьмую койку, засунув под нее узелок с рыбкиными трупиками.

Глубокой ночью, когда я, уткнув нос в колени, прикидывался восьмым богатырем-подранком, дверь в номер распахнулась и в световом луче коридора возник экс мон коллонель, человек, знавший тайну советского снабжения. Опознать его было элементарноватсон - аромат таинсвенной закусывательной субстанции невозможно было перепутать даже в чукотским деликатесом «копальхен», из-за которого у первого чукотского летчика Димы Тымнечагина сбежала обожающая его русская жена.

Снабженец с шумным торжеством помочился с порога в комнату, очевидно перепутав двери и не дойдя пары шагов до врат туалета. Искать унитаз после огненной воды за девятьсот девять копеек видимо было ему затруднительно, решение просто мочеиспуститься в правильном направлении показалось мастеру логистики оптимальным.

Я успел подхватить и прижать к заколотившемуся сердцу узелочек с рыбьими трупиками, с детским интересом глядя на ботиночки соседа фирмы «цебо», вальяжно отправившиеся в недалекое плавание. Удивительная ночь тихо растворилась в чем-то сереньком и рассветном.
«Приезжай ко мне на БАМ с чемоданом кожаным, а обратно ты вернешься с хуем отмороженным» - весело напевал я, ранним Брумелем перескочив лужу мочи у двери и выпорхнув из отеля.

Байкал завораживал, задрапированный в утренний туман и уходящий своим пресноводным великолепием в бесконечность, он убедительно отвергал все ябеды на несовершенство бытия… С вековых деревьев на берегу плавно опадала желто-оранжевая благодать, стыдливо прикрывая шпало-рельсовое позорище на слова Пахмутовой. Командировка, как акт единения с природой вопреки развитому социализму, явно удалась. Трупики омуля оказались столь же прекрасны, сколь и их пресноводная родина, вот только песни гражданского звучания с тех пор стали слегка отдавать вонью таинственной закусочной субстанции и мочой специалиста по советскому снабжению.