Кризис тощих коров

Два последних месяца резко изменили внутрироссийскую повестку. До конца III квартала 2015 г. можно было жить с мыслью, что кризис, связанный со снижением цен на нефть, будет носить ограниченный характер. Хотя предположение о его второй волне напрашивалось уже по итогам августа.

Конец года окончательно сдвинул экспертный консенсус: дно нефтяных цен будет гораздо ниже, а период низких цен – гораздо продолжительнее.

Вопреки известным прошлогодним прогнозам мировая экономика и основные игроки рынка вполне готовы к равновесию с довольно низкими ценами.

Другая страна

Сегодня многие находятся под обаянием умеренного падения ВВП в 2015 г. и говорят о возросшей адаптивности российской экономики по сравнению с предыдущим кризисом. Но, возможно, разница объясняется тем, что в 2008 г. экономика демонстрировала высокий рост, а важнейшим драйвером ее последующего падения стало масштабное бегство капитала.

На этот раз бегство капитала предшествовало падению цен и ввело экономику в стагнацию еще при высоких ценах. Но если иметь в виду фактор движения капитала и включить в рассмотрение рост предшествующего падению цен года, то выясняется, что во II квартале 2009 г. экономика снизилась ко II кварталу 2007 г. на те же 4%, что и во II квартале 2015 г. ко II кварталу 2013 г.

В целом же длительный период низких цен – те самые сакраментальные «семь тощих коров» – это совсем другая история, нежели то, о чем думали элиты и граждане в 2015 г.: о «перетерпеть и перетоптаться».

Если цены на нефть несколько лет будут на уровне 40–50 долларов (в номинале), это будет соответствовать уровню цен 2000 и 2004 гг. (в постоянных долларах).

Среднедушевые ежемесячные доходы откатятся к уровню 300–350 долларов. И эти цифры, кажется, не оставляют сомнения в том, что экономика, которую мы будем иметь через 2–3 года, будет совсем другой экономикой.

Если вы, путешествуя, переезжаете из страны со среднедушевым ежемесячным доходом 850 долларов (Россия в 2013–2014 гг.) в страну со среднедушевым доходом в 350 долларов, вы это замечаете сразу. Это другие магазины, другая освещенность улиц, другие товары на прилавках.

За 10 лет тучной жизни российская экономика сильно изменилась: вес отраслей, структура рынка труда, ассортимент и качество продукции, структура производства, технологии. Экономика подстраивалась под растущий спрос и крепнущий рубль, ее зависимость от импорта возрастала.

Обратная адаптация будет болезненной. Ориентированное на промежуточный импорт производство окажется слишком затратным для нового уровня потребления. Страшно подорожают инвестиционные товары.

Что будет происходить и уже происходит с неформальной, или полуформальной, экономикой, сектором услуг и малым бизнесом, показали протесты дальнобойщиков. Сокращение занятости и доходов здесь, не отраженное адекватно в официальной статистике (дальнобойщики не записываются в безработные), будет вести к дальнейшему сжатию внутреннего спроса.

Принципиально иной уровень потребления неизбежно приведет к глубоким структурным сдвигам во многих областях.

Слон на корове

Ключевая проблема кризиса тощих лет – государство. В прошлые 10 лет оно было одним из главных бенефициаров нефтяного бума.

Этому способствовали и конъюнктура сырьевого рынка, и стремление правительства консолидировать рентные потоки.

В нефтезависимых странах со слабыми экономикой и институтами правительство стремится в период высоких цен концентрировать в своих руках и распределять максимальную долю ренты. Это обеспечивает ему высокую поддержку со стороны населения, но одновременно оно принимает на себя и основные риски падения рентных доходов, абсорбируя волатильность.

Расходы консолидированного бюджета выросли с 31% ВВП в первой половине 2000-х до 38% в последние семь лет. При этом в структуре расходов непропорционально большую долю занимают оборона и безопасность.

Резко выросла доля государства в топливно-энергетическом секторе и промышленности в целом. Оно абсолютно доминирует в банковском секторе. По расчетам МВФ, в целом доля государства в экономике выше 70% ВВП. В результате рыночные стимулы ослаблены, и сам рыночный сектор в немалой степени тоже привык подпитываться от государства.

Аналогичная картина и с занятостью. Бюджетный сектор – это примерно 25% официальной занятости (около 14 млн чел.).

Но если добавить сюда работников государственных компаний и корпораций, то, по подсчетам ОЭСР, на государство оказывается завязано уже около четверти всех трудоспособных (более 20 млн чел.; расчеты за 2011 г.).

Если же еще прибавить 40 млн пенсионеров, то получится, что государство отвечает за формирование доходов более чем половины взрослого населения.

Это весьма удобно, если рента увеличивается и позволяет обеспечить рост доходов всей этой армии: политическая конкуренция вам всерьез не грозит, а консервативно-патерналистские доктрины пользуются хорошим спросом.

Но если доходы начинают стабильно падать?

И это ключевой вопрос новой повестки: столь значительные структурные изменения, которые предстоят в случае продолжительного периода низких цен, – это политэкономическая, а не чисто экономическая проблема.

Российское государство и российская политическая система сегодня – прямое отражение той структуры экономики, о которой сказано выше.

Ее жесткость, иерархичность и видимая стабильность опираются на систему формальных и неформальных распределительных сетей, структурирующих общество и систему управления. С уменьшением распределяемых ресурсов будут дрябнуть и эти сети.

Чрезмерная экономическая волатильность неизбежно транслируется в волатильность политическую. Тощая корова не повезет нефтяного слона.

«Китайский путь» в Латинскую Америку

Первой реакцией властей на угрозу структурного кризиса тощих лет будет, вероятно, поиск «китайского пути».

Пару лет назад на встрече с участниками Валдайского клуба Владимир Путин рассуждал об ошибочности горбачевской перестройки, противопоставляя ей «китайскую модель». Мол, в кризисный период необходимо сохранение жесткого политического контроля в целях концентрации и управляемой реаллокации ресурсов.

В сегодняшних реалиях «китайская модель» означает дальнейшее закручивание гаек в политике при одновременных попытках управляемой либерализации в экономике.

На возможность выбора такой стратегии указывают периодические слухи о возвращении в правительство Алексея Кудрина.

На самом деле Горбачев тоже начинал со своего рода «китайского пути»: попытки инвестиционного маневра при сохранении политического контроля, потом – попытки «приоткрывания» экономической и политической форточек.

Радикализация ситуации и утрата контроля были скорее следствием резкого ухудшения в экономике в результате второй волны падения нефтяных цен в 1986 и 1988 гг.

Успех же реального «китайского пути» определяется не тем, насколько способно правительство сохранить политический контроль и сконцентрировать ресурсы в своих руках, а тем, имеется ли, куда эти ресурсы приложить.

То есть найдены ли новые источники роста или – если угодно – новые источники ренты для экономики в целом. В Китае таким источником стала значительная разница цены труда на внутреннем рынке и рынках сбыта.

Это обстоятельство подсказывает ответ на вопрос, почему (как свидетельствует опыт соцстран и стран Латинской Америки в конце прошлого века) в странах со средним уровнем доходов кризис экономики так часто трансформируется в политический.

Структура внутренних цен здесь гораздо ближе к структуре цен потенциальных рынков сбыта, возможности заработать на их разнице ограничены. В этом случае поддержание конкурентоспособности экономики, расширение или даже сохранение экспорта возможны лишь за счет сокращения внутренних издержек.

А структура этих издержек, как правило, непосредственно связана с особенностями политической системы, заданными ей порядком перераспределения издержек и прибылей.

«Чучхе плюс»: дороги без машин

Более конкретные антикризисные экономические идеи, которые правительство сегодня готово обсуждать, – это пресловутое импортозамещение и вложения в инфраструктуру.

Правительство готово их обсуждать, потому что они не противоречат конфронтационному внешнеполитическому курсу и на первый взгляд не требуют значительных изменений в структуре издержек, т. е. изменения политических балансов. Наоборот, по мнению руководства, эта стратегия опоры на внутренние силы (своего рода «продвинутого чучхе») позволит одновременно поддержать и рентораспределительные сети (обеспечивающие политическую стабильность), и экономический рост.

Вызывающий мало сомнений провал этой стратегии прямо связан с тем, почему правительство к ней благоволит. Строительство, в особенности финансируемое государством инфраструктурное строительство, сегодня не просто коррумпированная, но и крайне политизированная сфера: это и точка сосредоточения олигархических интересов, и важнейший политический ресурс региональных и местных властей. В целом это один из основных механизмов приватизации бюджетных средств группами частных интересов.

Думаю, при аккуратных расчетах можно показать, что при нынешних издержках инфраструктурное строительство вносит отрицательный вклад в экономический рост.

Грубо говоря, вы строите вместо старой дороги новую, но при этом изымаете из конкурентных секторов столько ресурсов, что в результате машин по ней ездит меньше, чем по старой.

Или вы начинаете строительство «дешевого жилья» в регионе, но в результате быстрого роста цен на стройматериалы у вас падает индивидуальное и долевое строительство, а цены на «дешевое жилье» подскакивают.

Государство вряд ли сможет быть драйвером выхода из кризиса, потому что его избыточный политический и экономический вес – один из главных кризисных факторов в условиях резкого сокращения ресурсной базы.

Это как Мюнхгаузен, вытаскивающий себя за волосы из болота.

Что реформируем?

Говорить о чисто экономических стратегиях выхода из создавшегося положения совершенно бессмысленно.

Политэкономическая природа кризиса определяется тем, что происходившие в период высоких цен на нефть деформации структуры экономики, механизмов управления и политической системы тесно переплетены. Созданной в тучные годы большой частно-государственной перераспределительной машине скоро нечего будет перераспределять. И тогда мы будем наблюдать ее реальный кризис.

Пока главным ограничителем обсуждения реалистичных стратегий являются значительные валютные резервы. Покуда они есть, флаги контроля и дирижизма, скорее всего, будет бодро трепыхать на ветру экономического кризиса.

Реальные же пути адаптации к новой реальности связаны с изменением стимулов, определяющих поведение политических и экономических агентов. Но изменение системы стимулов потребует изменения политических балансов – перераспределения политического веса к тем, кто умеет зарабатывать деньги, от тех, чей политический капитал состоит в том, что они их перераспределяют.

Именно поэтому экономическую стратегию сегодня имеет смысл писать в основном на языке политических реформ и, видимо, никак иначе.