Имперское высокомерие России

После выхода моей предыдущей книги 2014. Год Украины , составленной из дневниковых заметок в Фейсбуке, некоторые коллеги советовали продолжить отслеживание происходящих на территории соседней страны событий.

Я настроился не сразу, только во второй половине января 2015-го, когда на Донбассе возобновилась широкомасштабная война.

Минские соглашения о перемирии, и до того плохо соблюдавшиеся, спустя четыре месяца после их подписания стали обрушиваться на глазах.

Все вовлеченные в конфликт стороны и Украина, и Россия, и страны Запада - по-прежнему к ним апеллировали, по-прежнему не уставали призывать к их выполнению, но эти апелляции и призывы не смогли остановить войну . И я пытался понять, какую роль в обрушении договорного формата играет каждая из этих сторон, как обосновывает свое поведение, как проявляются в этом поведении и его обоснованиях культурно-цивилизационные особенности разных стран и как эти особенности взаимодействуют, какое друг на друга оказывают влияние.

При этом исходил из того, что сами минские договоренности изначально были искусственными, заключенными поверх целей и интересов противоборствующих сил.

Украина, заинтересованная, во-первых, в разоружении донбасских боевиков и, во-вторых, в выводе со своей территории российских войск, согласилась не документировать первую цель, а относительно второй удовлетворилась записью о выводе с Донбасса войск и вооружений иностранных .

Россия же подписала соглашения, главной цели своей в них не обозначив вообще. А цель была в том, чтобы интегрировать самопровозглашенные Донецкую и Луганскую республики (ДНР и ЛНР), которые поддерживала, в правовое поле Украины, как политических сателлитов Москвы, правомочных влиять на политику Киева.

Понятно, что ни Украину, ни западных посредников такое устроить не могло. Поэтому Москва согласилась ДНР и ЛНР в тексты договоренностей не вписывать, но и от цели своей не отказываясь .

Невозможное для фиксирования на бумаге она решила сделать необратимым по факту. Уже через несколько дней после подписания минских документов в Донецке и Луганске было объявлено о проведении не предусмотренных ни этими документами, ни украинским законодательством выборов парламентов и глав республик, и 2 ноября 2014 года, вопреки протестам Киева, Вашингтона, Брюсселя и даже генсека ООН, они состоялись . А после того, как состоялись, в Москве были объявлены минским соглашениям соответствующими.

События, которые и позволяют рассмотреть культурно-цивилизационные особенности противоборствующих субъектов в их притяжениях и отталкиваниях, в их взаимном друг на друга влиянии.

В этом конфликте столкнулись западные представления о договорном праве и российские представления о праве силы, вынужденные друг с другом считаться.

Москва и ее донецко-луганские союзники апеллировали к праву даже тогда, когда его нарушали, а западные страны, мотивированные возложенной на себя миротворческой миссией, закрывали порой глаза на нарушения и продолжали настаивать на выполнении минских соглашений в их полном объеме , не настаивая на том, чтобы нарушения устранить.

Так было в 2014 году после выборов 2 ноября, так было и после возобновления войны в начале 2015-го, когда лидеры стран-посредниц Германии и Франции примирились с тем, что ДНР и ЛНР расширили, вопреки договоренностям, контролируемую ими территорию.

Таков был политический продукт той искусственности самих исходных договоренностей, о которой я говорил.

В предлагаемой книге описаны и другие ее следствия, выявлявшиеся по мере развития событий, равно как и способы адаптации к каждой новой ситуации каждой из сторон. И России вместе с Донецком и Луганском, и Украины, и Запада в лице лидеров Германии и Франции А. Меркель и Ф. Олланда, по инициативе которых над минским форматом, обрушенным возобновленной войной, был надстроен формат нормандский, вошедший в информационный обиход под названием Минска-2. Но при этом предметом моего сосредоточенного внимания была, прежде всего, Россия, ее культурно-цивилизационное самопроявление как в донбасском конфликте и переговорах об его урегулировании, так и в широком круге других вопросов, касающихся отношений с Украиной и с Западом по поводу Украины.

За два года мне много раз приходилось полемизировать с идеологами, воспринимающими Россию как альтернативную (прежде всего, Западу) цивилизацию. И я добросовестно пытался понять, о чем в книге немало свидетельств, что эта альтернативная цивилизация в глазах этих идеологов собой представляет, как и на каких принципах она устроена, каково ее культурное основание. Но прояснить удалось мало что.

Цивилизационная особость России, объясняли мне, в ее православии, соединенном, в отличие от других православных стран (той же Украины), с цивилизационной суверенностью , т.е. нежеланием растворяться в цивилизации западной и геополитическими амбициями, названными одним из моих оппонентов геополитическим высокомерием .

Хорошо, говорил я в ответ, но это же указывает только на цели и интересы альтернативной цивилизации в ее отношениях с внешним миром, а внутренняя-то ее особость в чем?

На такие вопросы мои собеседники предпочитали не реагировать.

Между тем, геополитическое высокомерие , проявленное Россией в Крыму и на Донбассе, а также в ее отношении к минским соглашениям, многое проясняет и относительно его, высокомерия этого, цивилизационно-культурного наполнения. Поэтому и уделено в книге донбасским событиям и их преломлению в переговорных форматах так много внимания.

Эти события и это преломление - своего рода увеличительное стекло, сделавшее различимым альтернативную цивилизацию в ее культурном (точнее политико-культурном) измерении.

Речь идет о такой ее особенности, как размытость в ментальном коде границ между войной и миром, между силой и правом, между приказом и законом.

У этой особенности глубокие исторические корни, на которых здесь не место останавливаться, - интересующиеся моим на сей счет представлением могут прочитать о нем в двух развернутых интервью, размещенные в приложении к книге.

Первое из них о милитаристской природе российского государства, осуществлявшего после освобождения от монгольской опеки управление социумом по типу управления армией, и неудачах в истории страны попыток установления вместо военизированного социального порядка, укорененного в традиции, порядка гражданско-правового.

Второе о роли и месте права, его неукорененности в культуре даже образованных сегментов российского общества и причинах его неукореняемости. Однако сегодня эти традиционные особенности проявляются иначе, чем прежде.

Сегодня российский социальный порядок формально определяется конституционными нормами, наделяющими человека неотчуждаемыми правами, которые закреплены в международном праве, и вписывающими его в порядок мировой, который тоже определяется этим правом. И современное своеобразие альтернативной цивилизации обнаруживает себя в том, что в ней право силы камуфлируется под силу права, причем в последние годы не только во внутренней, но и во внешней политике.

Таким камуфляжем сопровождалось силовое присоединение Крыма, такой камуфляж в несколько ином виде был воспроизведен и на Донбассе . Воспроизведен в формате нелегальной войны, участие в которой Россия отрицала и отрицает, отведя себе при содействии западных миротворцев роль посредника в урегулировании внутриукраинского конфликта .

О том, что происходит при соединении этого формата с форматами договорно-правовыми (минским и минско-нормандском) в книге рассказывается подробно.

И об упоминавшейся войне в начале года.

И о Минске-2 с его не поддающимися однозначному толкованию и потому по-разному трактуемыми Москвой и Киевом формулировками.

И о штурме Дебальцево после обозначенной этим Минском-2 даты прекращения огня.

И о попытках Москвы интегрировать не контролируемые Киевом донбасские территории в украинское правовое поле посредством навязывания изменений в нем, которые позволили бы сохранить подконтрольные России ДНР и ЛНР, сохранение которых соглашениями по-прежнему не предусматривалось.

Показательно, что идеологов и пропагандистов альтернативной цивилизации все это, как мог заметить, не интересует. Возможно, как раз потому, что и в самой цивилизации этой их не интересует ничего, кроме ее геополитического высокомерия и соответствующих ему ценностей. Не норм, регулирующих повседневную жизнь, а именно ценностей, которые вне повседневности и над ней.

Главная среди них солидарность населения и власти в противостоянии иноцивилизационным противникам и геополитическим конкурентам. Речь идет о солидарности военного типа, память о которой так отчетливо проявилась в восприятии действий зеленых человечков в Крыму.

Ее, память эту, пытались максимально актуализировать и организаторы празднования 70-летия Победы над нацизмом. В том числе, ритуальной военизацией посредством переодевания в армейскую форму не только взрослых, но и детей ясельного возраста.

Показательна и восторженная реакция на это празднование идеологов геополитического высокомерия , которые стали даже говорить о самобытной военной культуре , органически россиянам присущей, и соответствующей ей идентичности. А о том, как такая культура и такая идентичность соотносятся в понимании идеологов и пропагандистов альтернативной цивилизации с мирными буднями, не найдет ничего. Потому что об этом они не говорили. Нельзя сказать, что повседневность их вообще не волнует.

Волнует порой даже обнаруживают в ней существенные изъяны в виде, например, бюрократического произвола. А о том, как им видится устранение этих изъянов в ценностной системе военной культуры и геополитического высокомерия , равно как и о моем отношении к их предложениям, опять же можно узнать из книги.

Понятно, что в такой системе ценностных координат предпринятый в Украине пересмотр советской версии истории, включая историю Второй мировой войны, не мог не вызвать резкого отторжения.

Превращение Дня Победы в День памяти не только о тех, кто воевал на стороне советской армии, но и о тех, кто воевал за государственную независимость Украины и против нацистов, и против советской армии, воспринималось и воспринимается как кощунство. Законодательное приравнивание одних к другим тоже.

Законодательное приравнивание советской символики к нацистской с запретом на использование той и другой тоже. Потому что геополитическое высокомерие - ментальный продукт не просто военной культуры , но культуры военно-имперской и свойственного ей военно-имперского патриотизма. И историческая память в такой культуре не может не быть альтернативной памяти в культуре национальной, и этот конфликт памятей, в империи подавляемый, может приобрести политическую окраску, когда империя распадается.

Украина, отчленившись от империи, выстраивает национальную государственность с собственным образом прошлого, включая и периоды пребывания в составе российской и советской империй .

В современной России это вызывает неприятие, ибо образа своей собственной, национальной истории в ней не складывается, она живет памятью об истории нашей общей . И это дает о себе знать не только в сознании идеологов и пропагандистов альтернативной цивилизации, но и в мироощущении людей, политически и идеологически им противостоящих.

Они готовы, например, признать правомерность решения украинских законодателей о запрете не только нацистской, но и коммунистической символики, ибо та и другая обслуживали тоталитарные режимы .

Но при этом категорически против включения в список борцов за украинскую государственную независимость тех организаций, которые боролись за нее не только с гитлеровскими, но и с советскими войсками и спецслужбами.

Протест не беспочвенный некоторые из этих организаций повинны в преступлениях против мирного населения (прежде всего, польского и еврейского).

В многодневных спорах я пытался отстаивать позицию, согласно которой преступления должны быть безоговорочно осуждены, что в Украине и сделано, однако это не может быть основанием для лишения права именоваться борцами за независимость тех, кто за нее боролся.

Потому что это было бы из разряда того, что в России именуют фальсификацией истории . И еще потому, что Украина страна с расколотой исторической памятью.

В разных регионах, а порой и в одних и тех же, разные люди оценивают прошлое не одинаково, а оценки событий Второй мировой войны и действовавших в ней сил нередко и просто полярные.

И как еще примирять эти памяти, кроме как легализацией права на существование каждой из них?

Как еще можно нивелировать их противостояние и обеспечить их мирное сосуществование?

Избирательным подавлением на советский манер?

В Польше к украинским попыткам примирения исторических памятей, сопровождающимся примирением памятей украинской и польской, относятся с пониманием, в Израиле тоже, а в России нет .

Культура, не знающая иных способов консолидации, кроме войны и принуждения, к такого рода проблемам не чувствительна.

Имперское геополитическое высокомерие , составляющее ее смысловое ядро, может осознаваться по-разному, в том числе, и как всемирная отзывчивость , но то отзывчивость избирательная и бескомпромиссно негативная к ментально иному. Поэтому культура эта так болезненно реагирует не только на украинскую коррекцию нашей общей истории в том, что касается Второй мировой войны, но и к украинскому официальному увековечиванию памяти о жертвах Голодомора, о чем я подробно писал в предыдущей книге, но упоминаю и в этой.

Вытеснение из исторической памяти массовых жертвоприношений на алтарь государства мотивируется тем, что Голодомор был не только в Украине, но и в России, а потому потому не надо устраивать официальных поминовений нигде.

В военной культуре , легитимирующей произвол власти во имя консолидации социума, нет места для вины власти, даже бывшей, перед населением, признание такой вины в ней табуировано .

Правда, один раз в советский период в отношении власти царской и предшествовавшей ей княжеской - табу было снято, виновной во всех бедах народных была представлена именно она, но с исключением для Александра Невского, Петра I и для Грозного.

Традиция геополитического высокомерия и принудительной консолидации, ими олицетворяемая, не прерывалась никогда.

В книге много текстов, в которых описываются самые разные проявления этой воспроизводимой культурой традиции. Не только в отношении Украины, но, прежде всего, именно к ней.

Потому что в отношении Украины обнаружилось, наряду с геополитическим высокомерием альтернативной цивилизации, и высокомерие собственно культурное. То, что было в подсознании и публично не проговаривалось, стало проговариваться во всеуслышание.

Прозвучали заявления о всегдашнем превосходстве русской высокой культуры над украинской вкупе с другими унижающими украинцев оценочными высказываниями.

Нашлись, правда, и люди, которых это покоробило, что они не сочли нужным скрывать, и что позволяет говорить о наметившихся в стране ментальных сдвигах. Но на доминирующие настроения высказывания этих людей влияния не оказывали.

Имперское высокомерие старшего брата - это, помимо прочего, спесь незнания и нежелания что-то знать о братьях, считающихся почему-то младшими .

Незнания и нежелания знать о том, что ко времени присоединения Украины к России первая в культурном отношении вторую намного опережала. Что вторая долгое время находилась у первой в ученичестве, а не наоборот. Что в Украине, наряду с казацким самоуправлением, повсеместно существовало самоуправление городское (Магдебургское право ).

Что российский имперский центр все это последовательно вытравливал в том числе, и посредством целенаправленной русификации, включающей временами и запреты на публичное использование украинского языка.

Написав об украинской культуре и ее судьбе несколько заметок, я мог убедиться в том, что многие об этом читают впервые.

Не могу, однако, утверждать, что в культуре, легитимирующей консолидацию посредством унифицирующего властного произвола, такая осведомленность может что-то изменить.

Изменить может успех освободившейся от имперской опеки Украины на том цивилизационном пути, по которому направил ее Евромайдан. А неуспехи, соответственно, будут укреплять самоощущение геополитического и прочего высокомерия.

В реформах, которые в Украине проводятся, меня, прежде всего, интересовало, насколько удается ей продвигаться к верховенству права. Но пока там попытки решения проблемы сопровождаются лишь обнаружением масштабов самой проблемы.

Выяснилось, что посткоммунистическая неправовая государственность не преобразуется в государственность правовую ни демократизацией политической системы, ни свободными выборами, ни независимыми от государства СМИ, ни антикоррупционными законами .

Я долгое время считал, что верховенство права не может быть обеспечено в условиях конституционно узаконенной президентской монополии на власть, как это имеет место в России и имело место в Украине при президентстве В.Януковича.

Моя точка зрения, изложенная в одном из текстов приложения к книге, принципиально не изменилась : без конституционной реформы, реально разделяющей власть на независимые ветви, продвижения к правовому государству не получится .

Но украинский опыт показывает, что демонтаж конституционно узаконенной политической монополии сам по себе проблему не решает. И в сочетании с тем, что перечислено выше, не решает тоже.

Этот опыт свидетельствует о том, что преобразование посткоммунистической неправовой государственности в правовую еще более сложен, чем преобразование государственности коммунистической. Потому что в первом случае над рядовым человеком появился, наряду с чиновником, и такой персонаж, как олигарх .

Их взаимовыгодное содружество образует надзаконную систему, функционирующую по формуле деньги власть деньги , как в Украине, или по формуле власть деньги власть , как в России.

Об этом в моих заметках говорится, как говорится и о том, что в России сохраняется инерция государства, в котором еще в ХУIII веке обнаруживали сочетание воинского стана , т.е. армейской организации жизни, и торжища , т.е. торговли должностями, чиновными услугами и решениями.

В Украине же традиция воинского стана , романтизируемая российскими идеологами геополитического высокомерия , после распада СССР осталась в прошлом, но традиция торжища обнаружила глубинную укорененность и колоссальной силы сопротивляемость попыткам ее искоренения.

Однако опыт Украины интересен и важен тем, что попытки продолжаются. Попытки преобразования государственной системы, надстроенной над посткоммунистической социальностью не только властезависимого, но и олигархозависимого социума.

Прецедента такого преобразования пока не было (в странах Восточной Европы и Балтии преобразовывались системы коммунистические).

У украинцев есть шанс при помощи и поддержке Евросоюза стать первопроходцами, и очень полезно было бы, чтобы они таковыми стали . Не только для них, но и для всего постсоветского пространства.

Это привнесло бы в него опыт вытеснения ценностей торжища , противостоящих праву, ценностями и безличными нормами права. И это стало бы цивилизационной альтернативой альтернативной цивилизации, пробующей нивелировать разлагающее воздействие ценностей торжища реанимацией ценностной системы государства- воинского стана .