Про медиаполицейских

Первое, о чём писал уже не раз, любые звенья Системы настроены на бесконечное расширение. Для этого они должны выявлять, часто придумывая, создавая специально, угрозы, чтобы под них расширять штат и финансирование.

Второе – это расширение практике Цензурного комитета при царе Николае I.

В апреле 1848 года был создан Комитет для надзора за печатью. Т.е. в самом начале «мрачной семилетки Николая Палкина» (любое долгое правление в России заканчивается «мрачно семилеткой»).

Цензура не щадила даже элитариев. Так, 4 марта 1852 года скончался Николай Гоголь. Тургенев написал некролог, который петербургские цензоры не пропустили. А московские коллеги прошляпили, и некролог появился в «Московских ведомостях». За «вольнодумство» Тургенева посадили в тюрьму на месяц. Затем писатель был сослан под надзор полиции в своё орловское имение Спасское-Лутовиново.

Чуть-чуть не посадили в тюрьму историка Соловьёва за то, что при описании преодоления Смуты он упомянул «роль простого народа, пришедшего к Пожарскому и Минину». Царские установки были такие: в Смуте победило мудрое начальство, а не народ.

Т.е. на тюрьму при «мрачной семилетке Палкина» можно было нарваться на описании чего угодно, даже кулинарных рецептов – что случилось с их автором Ивакиным, которому вменили «вольнодумство» и посадили на месяц «за слишком обильное цитирование французских кулинаров, кои, как известно, ничему, кроме бунта, не могущих призывать».

Анна Тютчева, фрейлина, дочь поэта и цензора (да, цензора тоже) Фёдора Тютчева так позднее подводила итог работе цензурного комитета:

«Угнетение, которое он оказывал, не было угнетение произвола, каприза, страсти; это был самый худший вид угнетения - угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели права на них указывать, ни возможности с ними бороться».

Есть хорошая работа историка Старковой «Цензурный террор 1848-1855».

В ней она приводит пример ещё одной расправы над известным писателем:

«Методы действий Комитета известны из воспоминаний К.С.Веселовского:

«Когда члены Комитета, за неотысканием чего-либо более веского, решили уже принести в жертву меня и мою бедную статью, в заседание явился один из членов, П.И.Дегай, с радостным «Эврика! Эврика!», и заявил, что в томе «Отечественных записок» нашёл нечто ещё лучшее или худшее».

Речь шла о повести М.Е.Салтыкова-Щедрина «Запутанное дело». 

Свои впечатления по поводу расправы с писателем изложил в дневнике чиновник особых поручений Н.В.Кукольник, делопроизводитель следственной комиссии, назначенной по делу Салтыкова военным министром А.И.Чернышевым:

22 апреля:

«Был у князя, (он) ужасно возмущён, взбешён, говорит, дам я ему проповедовать, в солдаты да на Кавказ упеку!»

25 апреля:

"Кн. Чернышев неумолим, разгневан на следственную комиссию, не допускает снисхождения».

В результате, М.Е.Салтыков, после заключения в крепости, был выслан решением царя в Вятку.

«Ужас овладел всеми мыслящими и пишущими. Стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу родных и друзей» - так думал не один цензор Никитенко».

Ещё из этой работы Старковой:

«Возвратившись в октябре 1848 г. из-за границы в Петербург, П.В.Анненков отметил новые приметы времени:

Страх правительства перед революцией, террор внутри, преследование печати, усиление полиции, подозрительность, репрессивные меры без нужды и границ, пересмотр журналистики и писателей. На сцену выступает Бутурлин с ненавистью к слову, мысли и свободе, проповедью безграничного послушания, молчания, дисциплины».

Дошло до того, что Комитет собирался цензурировать даже Библию!

«Желание подчеркнуть широту полномочий Комитета, его охранительные функции и собственную готовность не считаться ни с чем при исполнении «государевой воли» заставило Бутурлина однажды указать Д.Н.Блудову на опасное выражение из акафиста Покрову Божьей Матери «о жестоких и зверонравных владыках и неправедных князьях», - формально его Комитет не должен был допускать в печати подобных суждений о властителях. Теми же мотивами, скорее всего продиктованы и утверждения Бутурлина, что «и тексты Евангелия отдают свободомыслием. Есть над чем нам поработать, не всё опасное ещё запрещено».