Чем занимались знаменитые еврейские писатели в Киеве

После трех с половиной лет потрясений, в которых живет наше общество, люди стали искать отдушину в литературе. Мы вспоминаем, чем жил когда-то литературный Киев, с какими именами он связан, как спорил, пил, любил и веселился.

Эренбурга не курить!

Во время Второй мировой на фронте был негласный приказ: «Разрешается использовать для курения все газеты, кроме статей Эренбурга».

Киевский Париж. На улице Городецкого в «Континентале» (крайний справа — с 4 колоннами) в подвальном кафе «ХЛАМ» гульбанили знаменитости

Он писал и правда гениально: «Когда предки гитлеровцев еще бродили в лесах, кутаясь в звериные шкуры, по всему миру гремела слава Киева. В Киеве родились понятия права. В Киеве расцвело изумительное искусство. Теперь гитлеровские выскочки, самозванцы, топчут древние камни. По городу Ярослава Мудрого шатаются пьяные эсэсовцы. В школах Киева стоят жеребцы-ефрейторы. В музеях Киева кутят погромщики. Светлый пышный Киев издавна манил дикарей. Его много раз разоряли. Его жгли. Он воскресал. Давно забыты имена его случайных поработителей, но бессмертно имя Киева. В 1918 году немцы тоже гарцевали по Крещатику. Их офицеры вешали непокорных и обжирались в паштетных. Вскоре им пришлось убраться восвояси. Я помню, как они убегали по Бибиковскому бульвару. Они унесли свои кости. Их дети, которые снова пришли в Киев, не унесут и костей».

Поэт, журналист, публицист Илья Эренбург не просто жил в Киеве, он был одной из центральных фигур на улице Городецкого, называемой шаблонно «маленьким Парижем». Ходил тогда Илья по грязным тротуарам («не подметавшимся с выстрела "Авроры"») в волочившемся по земле пальто, выдавал себя то за католика, то за православного, а в его комнате везде на окнах, стульях, столах — лежали сборники стихов.

Эренбург. Легендарный киевлянин

Появился на свет Илья у киевского купца 2-й гильдии Григория Эренбурга. Он стал третьим сыном его и Анны Аренштейн. «Я родился в Киеве на горбатой улице. Ее тогда звали Институтской». Школьные годы прошли в Москве, но мальчик наведывался в Киев. Илья рос бунтарем, участвовал в нелегальной молодежной организации с подачи Николая Бухарина и, чтобы не схлопотать «путевку в Сибирь», уехал за границу. Там — во Франции, Германии, Бельгии, Италии — стал вращаться и в политических, и в поэтических кругах, выпустил пару сборников, но узнав, что на родине происходят перемены, вернулся. И пришел в ужас, увидев воплощение своих наивных идей на практике... Он уехал из Москвы в Киев и прожил тут около года.

Жил на Владимирской, 40, у двоюродного брата — венеролога Александра Лурье. В 1919-м Илья влюбился в дочь врача, художницу, 19-летнюю Любу Козинцеву, которая жила на ул. Саксаганского, 22. Здесь проходило детство ее младшего брата Григория, в будущем знаменитого кинорежиссера (того самого, который снял «Гамлета» с Иннокентием Смоктуновским, открыв его для публики). После смерти Сталина Эренбург написал повесть «Оттепель», которая дала название целому периоду истории. Как-то он сказал: «Моя жизнь протекала в двух городах — в Москве и в Париже. Но я никогда не мог забыть, что Киев — моя родина».

ХЛАМ и Мандельштам

На улице Городецкого «за спиной» Майдана был в начале ХХ века «пуп» богемы — кафешка ХЛАМ. Ее название расшифровывалось как Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты. Она располагалась в подвале фешенебельной гостиницы «Континенталь». Здесь перебывали Булгаков, Эренбург, Мандельштам, Паустовский, Тычина... Поэт Николай Ушаков вспоминал: «В "Хламе" подавали бифштексы и вина. Поэты просили, чтобы публика не звенела ложками о стаканы». Киевский театровед Дейч писал:«Спорили, шумели, пили дешевое вино, вся "громада" пела украинские песни, а Тычина дирижировал».

Именно в ХЛАМе 1 мая 1919 года 20-летняя художница Надя Хазина встретила своего суженого 29-летнего Осипа Мандельштама. Эмансипированная барышня тут же пошла в гостиничный номер к Осе. И осталась рядом на всю жизнь. Киевская девушка покорила «вольную птицу». Знакомые поэта так описывали избранницу: «Дверь открывается. Но в комнату входит не жена Мандельштама, а молодой человек в коричневом костюме. Коротко стриженный. С папироской в зубах»…

Мандельштамы. Осип в Киеве обрел свою Надежду. Ей было 20, ему — 29

Осип Эмильевич строил планы: «Мы откроем лавочку. На кассе будет Надя, а продавать товары будет Аня (Ахматова)».Надежда писала о своей киевской любви-на-всю-жизнь:«Мандельштам, такой же веселый, как все, чем-то от других отличался. Наша внезапная дружба почему-то вызвала общее раздражение. Ко мне ходили мальчики и уговаривали меня немедленно бросить Мандельштама. Однажды Эренбург долго водил меня по улицам и доказывал, что на Мандельштама никак нельзя положиться: если хочешь в Коктебель, — мы все хотели на юг, действовала таинственная тяга, — прочь от дому куда-нибудь южнее,— поезжай к Волошину, это человек верный — с ним не пропадешь... Я знала, что Эренбург сам мечтал удрать к Волошину и спрятаться за ним, как за каменной стеной… Мы с Мандельштамом "обвенчались", то есть купили возле Михайловского монастыря два синих колечка за два гроша, но, так как венчание было тайное, на руки их не надели. Он носил свое колечко в кармане, а я — на цепочке, припрятав на груди. Чудные вещи продавались на Михайловском подворье! Особенно я любила безобразные круглые гребенки с надписью: "Спаси тебя Бог". Самую круглую и самую безобразную гребенку я получила от Мандельштама вместо "свадебного" подарка и ходила в ней по городу и в "ХЛАМ", потому что была молода и нахальна».

Музей Пушкина-Булгакова

Если вам предложат отправиться на экскурсию в Музей Пушкина — соглашайтесь. Правда, этого дома Александр Сергеевич никогда в глаза не видел. Зато его очень хорошо знал другой гений — Михаил Булгаков, выросший в славянской семье, но взявший в третьи жены еврейку Елену Шиловскую (Нюренберг). Он вырос здесь на втором этаже на улице Кудрявской, 9. Отсюда ходил в гимназию. Здесь любовался зеленой лампой отца, которую потом не раз упомянет в своих произведениях.

«Егупец» Алейхема

Тяжелой была киевская жизнь Шолом-Алейхема. Писатель называл Киев «Егупец» — эта кличка переводится как «Египет». И название это дано было городу, вероятно, потому, что в древнем Египте, как и в тогдашнем Киеве, евреи жили бесправными изгнанниками, которых вылавливала полиция, высылая в «черту оседлости», если только ты не был богачом и исправно делился своими капиталами с казной.

Ода Киеву

Не еврей по происхождению, Александр Вертинский был связан с еврейством узами творческим (выступал в еврейском клубе) и семейными (женился на богатой еврейской девушке) Самые киевские стихи написал человек, который ассоциируется у многих с эстрадой и образом поющего Пьеро. Когда-то Александра Вертинского не оценили в нашем театре имени Франко, где он пару раз играл в массовке. Чтобы прокормиться, он грузил арбузы в Речном порту, работал в гостинице бухгалтером. Он даже смог публиковаться в нескольких журналах, но настоящей славы не было. Пришлось ехать в Москву, куда он увез и пикантные воспоминания о первом посещении публичного дома. Киевский друг затащил его в район трущеб, так любимый Куприным. Однако старая проститутка обозвала застенчивого Вертинского «соплей на заборе» и на том дело кончилось.

Вертинский, киевлянин, ставший человеком-эпохой, обедавший с Чаплиным, беседовавший с Дитрих, наплевавший на Голливуд и поселившийся в Шанхае, писал: «Киев — родина нежная, Звучавшая мне во сне, Юность моя мятежная, Наконец ты вернулась мне! Я готов целовать твои улицы, Прижиматься к твоим площадям. Я уже постарел, ссутулился, Потерял уже счет годам. А твои каштаны дремучие, Паникадила Весны, Все цветут, как прежде, могучие, Берегут мои детские сны...»

Вертинский-Пьеро. У нас его не оценили. Чтобы выжить — грузил арбузы

Монстр-Маркс и город без воды

Литераторов в Киеве многое не только смешило, но и раздражало. Например, каменный Маркс на Думской площади, а ныне — Майдане. «Слов для описания черного бюста Карла Маркса, поставленного перед Думой в обрамлении белой арки, у меня нет. Я не знаю, какой художник сотворил его, но это недопустимо. Необходимо отказаться от мысли, что изображение знаменитого германского ученого может вылепить всякий, кому не лень. Трехлетняя племянница моя, указав на памятник, нежно говорила: "Дядя Карла. Церный"»,— писал Михаил Булгаков в рассказе «Киев-город». «Нет, это не Маркс, это что-то другое! Может быть, это чудесный прораб или гениальный бухгалтер? Нет, это не Маркс», — пояснял ему Осип Мандельштам.

Маркс. Прячет свой «Капитал»