Перед концом эпохи слова переодеваются

20 февраля 2016, 16:00
При жизни Веспасиану приходилось отмываться от прозвищ, полученных в бытность, как сейчас бы сказали в нашем третьем Риме, простым федеральным чиновником.

Да, перед концом эпохи слова переодеваются. Можно добавить сами . И в этом не следует видеть никакой мистики. Например, в сегодняшнем Риме веспасианом называют вовсе даже не императора, а бесплатные общественные сортиры такие же, как те, с которых в свое время Веспасиан брал тот самый налог, знакомый нам по выражению деньги не пахнут .

Мог ли божественный Веспасиан думать, что его именем станут почти два тысячелетия спустя называть бесплатные муниципальные нужники?

При жизни Веспасиану приходилось отмываться от прозвищ, полученных в бытность, как сейчас бы сказали в нашем третьем Риме, простым федеральным чиновником. Но и они остались в памяти потомков благодаря Светонию и Тациту.

Веспасиана за скупость при жизни называли селедочником. Придумавший новые налоги, чтобы щедрее финансировать новое строительство, Веспасиан, однако, не дождался от римлян скидки за заслуги, и хотя самым знаменитым его изречением остались слова о деньгах, которые, якобы, не пахнут, имя императора вошло в язык в самом обидном из всех возможных значений.

Или вот в России почти на всем протяжении советского двадцатого века не было ведь никаких губернаторов. А пословица о положении хуже губернаторского имелась. Но губернатор в ней не настоящий, а ледащий жеребец-пробник, которого подпускали к кобыле, только чтоб раззадорить ту перед появлением настоящего жеребца-производителя. Теперь губернаторы снова появились, пусть с не совсем приятным, но многозначительным шлейфом старого значения.

Это все примеры медленного переодевания слова. В подтексте его мы видим стремление придать слову прочное, настоящее значение. Успехи Александра Македонского, оставившего после себя, вероятно, больше всего топонимов, не давали покоя будущим властителям не только в Восточном Средиземноморье. Нерон в свою честь назвал неронием месяц апрель, а Рим мечтал переименовать в Нерополь , но, как мы знаем, ничего из этого так и не вышло.

И прозвища, и названия застревают в языке не всегда понятным образом. Например, московскому русскому словарю три государственных деятеля в прошлом и нынешнем веке дали свои имена для обозначения архитектурных стилей. У некоторых людей из-за этого произошел ералаш в голове. Сталинскими у нас называют добротные дома высокого класса, которые строили, стало быть, при великом вожде и отце всех народов, а вот хрущобами называют бедное железобетонное строительство эпохи Хрущева, которого изображают эдаким жалким ниспровергателем Сталина. Что в хрущевское время и после него приходилось расселять настоящую сталинскую Москву барачную, нищую, бесчеловечную, что на самом-то деле сталинская архитектура это не те несколько сотен роскошных многоквартирных домов для элиты, в которых горит московских окон негасимый свет , а, совсем наоборот, десятки тысяч бараков не только лагерных, а и тех, других, в которых и до сих пор живут еще по городам и весям бывшего СССР сотни тысяч людей.

Коварен московский русский и в другом отношении. Первые два десятилетия посоветской Российской Федерации в столице ее лужковские. Казалось бы, где ты, лужковская кепка , где ты, самый пчеловечный человек , как шутил Коммерсантъ ? Давно уже пчеловода , на колючем московском говорке, сменил оленевод .

Лужковский эклектичный, нахрапистый, пузато-башенный стиль, состоящий, как говорится, в отсутствии всякого стиля, это подражание сразу всем столицам, при сохранении, караван-сарайного, полукочевого антуража между вполне городскими постройками, одними проклинается, другими прославляется. Но для языка главное не мнения добрые ли, дурные ли. Для языка главное, что для всего этого есть слово лужковский . Слово и для нового строительства, часто безжалостного к вкусам образованного общества, и для разрушения всегда безжалостного к памяти горожан.

Конечно, для остальной России этот русский словарь Москвы не указ. Так, региональный окказионализм, лужковка . Или мелкий топоним ( Лужков мостик , например, и, кажется, даже не один). Но и символ раскрепощения, освобождения, слишком уродливого, да, но какого-то своего.

Это свойство своей эпохи название готовится исподволь, подкатывает из настоящего, а вот накатывает из будущего. Приближается шестнадцатая годовщина текущей после-ельцинской эпохи. Многим и эта эпоха кажется подходящей к концу. В самом деле, когда Ельцин уходил в отставку, Российская Федерация была окружена, по большей части, друзьями и союзниками.

Свыкалась с членством бывших западных колоний в дружественном Евросоюзе, дружила и с Соединенными Штатами, и с бывшими восточными республиками СССР, побраталась с некогда подозрительной Турцией, наслаждалась распределенной благожелательностью Израиля и Египта. Признала приоритет международного права, пошла в рост.

Оставалась, пожалуй, только одна гастрономическая проблема. Предложение президента Ельцина всем субъектам Российской Федерации взять столько суверенитета, сколько те способны проглотить , со многими сыграло злую шутку. Как в популярной карикатуре Никогда не сдавайся! лягушонок, уже проглоченный, было, цаплей, начинает душить прожорливую птицу, так и маленькая Чечня, захотевшая больше суверенитета, оказалась не проглатываемой и для главного суверена Российской Федерации. За полтора десятилетия эта, так и не проглоченная федеральными властями, страна практикует свой специфический суверенитет.

А вот в самой Российской Федерации за полтора десятилетия все изменилось. Ушло в прошлое странное самоназвание нулевых годов как эпохи суверенной демократии ; его придумал какой-то сановный хлыщ, и его полезно было бы сохранить в словаре исторического жаргона. Демократия 1990-х годов кончилась, и положение, прямо скажем, стало хуже губернаторского .

Странным образом скукожился и суверенитет . При закате ельцинской эпохи международно-признанный суверенитет Российской Федерации распространялся на всю ее фактическую территорию. Полтора десятилетия спустя, на закате наших после-ельцинских времен, вдоль южных и западных границ прилепились территории, суверенитет над которыми признает только сама Россия.

Итак, время суверенной демократии кончилось, а какое же настало? Смутное время самоизоляции, хищнического ограбления братьев, самоубийственной вражды с сильными вчерашними союзниками, пробуждения в гражданах ненависти друг к другу и к ближайшим соседям? Каким именем назвать эту эпоху?

Некоторые шутники называют ее переходной.

Во времена Нерона в латинском языке слово лечение приобрело то же значение, какое слово это имеет в современном русском уголовно-чекистском жаргоне. Приговорив кого-то к самоубийству, Нерон давал своей жертве всего час-другой на сборы, а чтоб тот не медлил, присылал врача, который должен был самостоятельно приступить к лечению , т.е. к кровопусканию, если вдруг приговоренный заартачится. Что и самому Нерону пришлось в конце пути пережить такое лечение, малоинтересно.

Интересно другое. Чтобы удалить память о нем, Веспасиан и Тит построили на том месте, где находился окружавший Золотой Дом Нерона сад и пруд, Колизей, Colosseo, называемый так в память вовсе не о Флавиях, а о стоявшей там некогда колоссальной статуе самого Нерона.

Что с того, что память о Золотом Доме Нерона пережила века? Веспасиану, я считаю, повезло больше, пусть его именем и называют бесплатные общественные сортиры: незаменимая вещь в большом городе.