Официант из Мерсина

Глава первая. Рождение легенды 

В этом удивительном мире существует много всяких легенд. Например, о затонувшей Атлантиде, о чудовище Лох-Несс или даже о благородном происхождении советских пионеров. Но ни одна легенда, даже самая нелепая, не сравнится по экстравагантности с историей Франсуа-Луи д’Авиньона Ротшильда, известного в портовых кабаках турецкого Мерсина как Дангалак Акылсыз, что в переводе с возвышенного турецкого означает “Гений чистого Разума”, прославившегося под именем Сельчук Мысырджыоглу, или "Быстрый горный поток, Сын торговца кукурузой".

Сорок лет назад благородное семейство Ротшильдов совершило увеселительный тур в загадочную страну Турцию, чтобы отдохнуть от изнурительных занятий вроде приобретения оптом пары мелких европейских государств и выдачи кредитов вечно скулящим императорам. Вместе с ними путешествовала юная дочь семейства, Кларисса д’Авиньон Ротшильд, девушка возвышенная и доверчивая, как всякий наследник шальных миллиардов в юном возрасте.

Приехав в приморский город Мерсин, где, как говорили местные, можно было увидеть самое синее море и самых красивых мужчин на свете, Кларисса решила проверить, не преувеличивают ли турки, и направилась к берегу, вооруженная фотоаппаратом Leica и томиком Байрона в кожаном переплете.

Судьба, как известно, любит шутить весьма тонко и изящно. Не успела Кларисса запечатлеть на пленку лазурь Средиземного моря, как в ее видоискателе появился Он. Он был прекрасен как молодой османский пират, торгующий мороженым на набережной, чем он собственно и занимался. Высокий, смуглый и сильный, он держал в руках стаканчик с пломбиром и улыбался, демонстрируя невероятно ярко блестящий золотой зуб.

Юная наследница империи Ротшильдов, привыкшая к более банальным белозубым улыбкам представителей британской аристократии, от такой пошлой демонстрации невежества, неожиданно потеряла сознание и упала прямо в объятиях незнакомца. Так началась любовь, потрясшая основы одного из самых могущественных домов Европы и прославившая глухую деревню неподалеку от Мерсина на весь свет.

Проснувшись через несколько минут в прохладной тени платана, под заботливым взглядом юноши, Кларисса вдруг поняла, что ее жизнь до этого момента была пуста, скучна и совершенно лишена настоящего смысла. Девушка отбросила в сторону Байрона и немедленно отдалась турку целиком и полностью, не думая о последствиях, и забыв даже спросить его имя. Юноша оказался человеком, хоть и тупым, но добрым и простым, потому последствий не ждал и принял все происходящее с турецким гостеприимством и достоинством.

Любовная идиллия продолжалась недолго. Уже на второй день поисков встревоженные телохранители Ротшильдов, нанятые за огромные деньги исключительно для того, чтобы никто не посмел беспокоить наследников во время их отдыха, обнаружили пропавшую девушку в объятиях загадочного турка. Юношу звали Мустафа Акылсыз, что в переводе означало примерно “Альтернативно обремененный умом”. Но, как говорится в Турции, не умом единым жив человек.

Увидев, что дело приняло серьезный оборот, Ротшильды решили срочно завершить свой турецкий вояж. Молодую наследницу насильно посадили на яхту, а затем на частный самолет, дабы экстренно эвакуировать в лондонское родовое гнездо на Грин-Парк, где семейный адвокат долго и занудно объяснял ей всю пагубность связи с турецкими мороженщиками и прочими гражданами без рекомендаций от Палаты лордов и одобрения Папы Римского.

Кларисса, разумеется, рыдала навзрыд, ковырялась в носу, грозилась уйти в монастырь и даже отказаться от наследства. Но на этом чреда удивительных происшествий в ее жизни не закончилась. Примерно через месяц выяснилось, что, то чем занимались влюбленные ночи у моря не прошло даром: наследница финансовой империи оказалась беременной. Сначала семья думала отправить ее куда-нибудь в Швейцарию или Францию, чтобы аккуратно решить вопрос, но глава рода, пожилая баронесса д’Авиньон-Ротшильд, известная не только строгими нравами, но и своеобразным чувством юмора, решила иначе:

— Раз уж ребенок носит в себе кровь турецкого мороженщика, пусть он и воспитывается мороженщиком, — заключила она, поправляя очки с оправой из чистой платины. — Мы слишком богаты, чтобы лишать себя таких интересных жизненных экспериментов.

Так новорожденный младенец, получивший при рождении гордое имя Франсуа-Луи д’Авиньон Ротшильд, отправился с сопровождающим на частном самолете в Мерсин. Мустафа Акылсыз, который к тому времени уже достаточно разбогател и стал продавцом кукурузы на том же самом пляже, принял сына с открытым сердцем, искренне недоумевая, почему младенца доставили в золотой корзине, обшитой мехом соболя и украшенной бриллиантами.

— Видимо, у богатых свои причуды, — мудро заключил он, завернув сына в старый коврик, на котором когда-то молился его дедушка, и отправился домой, в родную курдскую деревню Курталан.

Так началось необыкновенное детство будущего официанта и тайного наследника несметных богатств. Вместо бальных залов и гувернеров ему досталась глиняная хижина, вместо кормилицы с дипломом Оксфорда — соседская козочка, а вместо классического английского воспитания — настоящие курдские традиции, полные борьбы за выживание, семейных ссор и традиционного ворчания бабушки о том, что у мальчика, мол, глаза какие-то подозрительные, совсем не наши, курдские.

Сам Франсуа-Луи, который тогда уже получил новое имя Сельчук, и не подозревал, что где-то далеко, в Лондоне, ему приготовлено блестящее будущее. Вместо этого он босиком бегал по пыльным дорогам, кидался в соседских мальчишек коровьими лепёшками и мечтал лишь об одном — когда-нибудь стать продавцом мороженого, как когда-то его отец. Впрочем, судьба распорядилась иначе.

Однако шли годы, и Сельчук, несмотря на его стремления стать гордым продавцом мороженого, вынужден был признать суровую реальность: отцовская карьера в сфере торговли кукурузой на пляже не шла в гору. Мустафа Акылсыз хоть и был человеком добрейшей души, но никогда не отличался предприимчивостью. Он постоянно раздавал кукурузу в долг или забывал брать за нее деньги. В результате, вместо прибыльного бизнеса, у Мустафы остались только долги, несколько сломанных кукурузоварок и младенец, все больше похожий на перекормленного кукурузой раввина, случайно заблудившегося в горах Курдистана.

Курдская деревушка, где рос Сельчук, была настолько забытым местом, что даже турецкие налоговые инспекторы посещали ее исключительно по ошибке, а электричество туда так и не провели, поскольку считали, что жители будут использовать лампочки не по назначению. Так что будущий наследник династии Ротшильдов рос, можно сказать, в лучших традициях античного спартанства — закаленным, выносливым и совершенно неприхотливым.

Однако судьба, которая долго смеялась в лицо бедного мальчика, решила однажды дать ему шанс. Когда ему стукнуло восемнадцать лет, мать, Кларисса д’Авиньон Ротшильд, не выдержав упрёков своей собственной совести, настояла на том, чтобы сына разыскали и немедленно привезли к ней в Лондон.

В Лондон его доставили в курдской рубашке, пахнущей хлевом, коровьими лепешками и баранами, босого и совершенно ошеломленного. Первая же встреча с матерью прошла не совсем удачно: увидев сына, Кларисса воскликнула: “О боже!”, и немедленно упала в обморок, тем самым продолжив славную семейную традицию. Придя в себя, она все же взяла себя в руки и отправила Dangalak на экстренные курсы аристократических манер, которые проводил потомственный дворецкий Артур, не терпевший ничьих возражений.

Прошло несколько лет, после смерти дворецкого, тщетно пытавшего привить зачатки культуры курдскому дикарю и меткому метателю коровьих лепешек, но юноша так и научился танцевать мазурку, разбираться в тонкостях винтажного шампанского и без акцента произносить слово “рентабельность”. Семья предпринимала отчаянные попытки хоть как-то отесать его. А потому решила, что дабы он был окончательно готовым занять место в финансовом мире - женить его. Для чего подобрала ему в невесты благородную еврейку, наследницу банковской империи, чье приданое включало три замка, пять поместий и пару тысяч бесхозных миллионов, которые пылились на ее счетах в самых обычных швейцарских банках.

Но к ужасу всех родственников и лично старушки-баронессы, Сельчук категорически выступил против и неожиданно даже для себя взбунтовался. Однажды, на традиционном семейном ужине в роскошной лондонской гостиной, когда все чинно вкушали омаров под соусом бер-блан и обсуждали тонкости влияния инфляции на судьбу небольших европейских стран, он громко и уверенно произнес:

— Я устал, я ухожу! Хочу домой, обратно в Турцию!

За столом мгновенно повисла тишина, которую нарушил лишь тихий звук падающей в обморок горничной, случайно подслушавшей разговор.

— В Турцию? — пролепетала Кларисса. — Но зачем?

— Я хочу всего достичь сам, как мой отец, — твёрдо ответил Сельчук.

— Это шутка? — спросил двоюродный дядюшка, чуть не подавившись устрицей.

— Нет. Я устал от ваших замков, бриллиантов и бессмысленных разговоров о бирже, — пояснил Сельчук. — Я скучаю по запаху баранов, по песку в зубах, грязи под ногтями и по настоящей жизни, где никто не спросит меня, каков текущий курс фунта стерлингов на Токийской бирже.

Благородные родственники попробовали было возражать, но спорить с наследником крови Ротшильдов было бесполезно. Сельчук развелся, подарил невесте принадлежащие ему замки, и, довольный собой, купил билет эконом-класса на автобус в Стамбул. Оттуда он ослостопом добрался до Мерсина, где ему сказочно повезло и он устроился официантом в самый дешевый и атмосферный портовый кабак, где он жил в подсобке, по субботам играл на сазе курдский шансон для подвыпивших матросов, убирал за изрядно подвыпившими посетителями остатки лахмаджунов и, по старой доброй привычке, с завидной настойчивостью и задором шарил по их карманам.

Именно здесь, среди моряков, пьяниц и мелких проходимцев, Франсуа-Луи д’Авиньон Ротшильд, он же Сельчук, он же Дангалак, впервые почувствовал себя по-настоящему свободным и счастливым человеком. Ведь теперь никто не требовал от него осваивать банковское дело, говорить с кузиной по-французски, управлять международными корпорациями и решать судьбы мировых валют. Самым сложным решением в его новой жизни стало лишь то, кого сегодня обсчитать, кого поднять на чаевые, а кому плеснуть в стакан лишний глоток дешевого виски.

Только одно омрачало его идиллию: каждую неделю в заведение наведывались подозрительные люди в темных очках, шляпах и при фальшивых усах, очень похожие на его родственников, которые молча пили айран, а глаза их умоляли его принять хоть небольшой миллиард “на карманные расходы”. Но гордый и неподкупный Сельчук, твердо стоял на своем, отправляя взглядом им сигнал:

— Никаких денег! Я прирожденный официант, и это навсегда!

Родственники долго пытались сломить взглядом его волю, но потом плюнули и оставили его в покое, надеясь, что когда-нибудь Сельчук одумается и вернется в лоно семьи. Но они жестоко ошиблись. Сельчук даже и не думал собираться возвращаться, ведь он наконец обрел то, чего искал всю жизнь: истинную свободу, возможность спокойно вытирать блевотину с пола дешёвого кабака и не нести ответственности за мировые кризисы и финансовые катастрофы.

Так рождалась великая легенда, начало которой было столь же нелепо, как и вся дальнейшая жизнь этого удивительного человека. Впрочем, об этом чуть позже, ведь впереди у Сельчука было много приключений, неожиданных встреч и целая череда блестящих афер, совершенных исключительно ради того, чтобы наконец-то потерять репутацию порядочного человека и избавиться от утомительного внимания окружающего мира.

Глава вторая. Любовь нечаянно нагрянет

Жизнь Сельчука Дангулака в портовом кабаке Мерсина шла размеренно и неторопливо. Он счастливо драил грязный пол и мыл посуду, с философской улыбкой убирал следы ночных дебошей, а в свободные минуты отрабатывал на сазе романтические курдские баллады о несчастной любви, что всегда находило горячий отклик в сердцах посетителей. Притворяясь простым официантом, он надеялся наконец-то избавиться от бремени благородного происхождения, забыть о платиновых ложках и золотых тарелках, о надоедливых родственниках и своих благородных корнях, которые мешали ему нормально наслаждаться жизнью.

Однако судьба снова решила поиграть с ним в свою любимую игру под названием “а ну-ка, удиви меня”. В один прекрасный день в кабак зашла женщина редкой красоты. Вернее, не просто редкой, а абсолютно невозможной для этих мест. Она была настолько прекрасна, что даже самый пьяный моряк в кабаке, глядя на нее вдруг вспомнил о том, что его дома ждет законная жена, и, залившись слезами, отправился на почту писать ей письмо о своей верности и безграничной любви.

Красавица, пересекла весь зал ресторана с грацией бегемота уселась за столик, тут же взглядом заказав кофе. Она сидела и изучала окружающих с таким ледяным спокойствием, будто находилась не в жалкой забегаловке Мерсина, а на Елисейских полях в Париже. Словоохотливый Сельчук, принеся ей дымящийся кофе выяснил, что зовут ее Оксана, и прибыла она в Турцию из далекого украинского города Хмельницкого, который в тот день впервые оказался упомянутым в портовом Мерсине.

Сельчук, положив глаз на ее необычно широкую даже для баржи стать и ледяной взгляд убийцы, от которого мурашки бежали даже по его благородной спине, впервые за долгое время почувствовал себя не просто официантом, а самым обычным робким человеком, не способным вымолвить и слова перед красавицей. Оксана же оценила его одним коротким, но глубоким взглядом мясника на бойне, легким движением руки, достала из сумочки двадцать долларов, и сказала властно:

— Сегодня ты идешь со мной.

Признаться, Сельчук опешил. Двадцать долларов были больше чем он обычно мог себе позволить попросить за свои символические услуги, а потому он не стал возражать. В конце концов, если женщина предлагает деньги — значит, ей действительно это нужно. Он принял её предложение с той же невозмутимой решимостью, с какой голубь принимает участие в торжественном открытии хлебного киоска.

Однако ночь, которая должна была стать для него лишь коротким и приятным приключением, неожиданно превратилась в великую драму любви. Утром он обнаружил, что безнадежно и отчаянно влюблён в эту холодную, неподдельно доступную красавицу из Хмельницкого. Он понял, что жить без нее не сможет, в то время как она давно поняла, что жить не сможет без своего любимого сериала “Напоминание”, чудных леопардовых лосин и приличных денег мужа. Любовь получилась, так сказать, неравной: он полюбил ее за широту таза всем сердцем, а она не была впечатлена его пустым кошельком, требовавшим немедленного наполнения.

Чтобы доказать серьезность своих намерений, Сельчук тут же уволился из кабака и устроился охранником на роскошную виллу местного турецкого магната, который хвастался своим богатством всем подряд, не подозревая, что лучший друг каждого охранника — это запасной ключ от сейфа.

Сельчук не мог ждать пока разбогатеет исполняя роль придворно пса-охранника, а потому, дабы ускорить событий ряд, однажды вечером он решил устроить для своей возлюбленной праздник, о котором она запомнит на всю жизнь. Как только хозяин вышел за двери дома, и отсутствовал всего пару часов, он продал все движимое содержимое виллы: антикварную мебель, коллекцию ковров, серебряные сервизы и даже золотые зубы, хранившиеся в тайнике старого сейфа. На вырученные деньги он заказал лучший ресторан Мерсина и нанял самый дорогой ансамбль, который играл весь вечер курдские баллады, заставляя плакать даже официантов, обслуживающих вечеринку.

Несмотря на все его старания, страдания и гримасы, Оксана осталась равнодушной к столь благородному жесту, и отнеслась к происходящему словно это был обычный ужин в столовой Хмельницкого. Закончив трапезу, она чмокнула Сельчука в щёку и сказала:

— Ну, роднуля, было мило, но теперь мне пора домой.

— А как же я?! Как же мои чувства? — вскричал бедный влюбленный.

— Ты? Тебе, дорогой мой, похоже со мной не по пути, — спокойно ответила она, указывая на приближающихся полицейских, которых хозяин виллы вызвал, обнаружив заполнившую ее пустоту.

В тюрьме Сельчук взял обет молчания, почему провел там восемь месяцев. Именно там, в камере, в компании мелких жуликов, контрабандистов и неудачливых шулеров, Сельчук впервые понял, что быть аристократом гораздо сложнее, чем простым аферистом. Соседи по камере терпеливо учили его азам мошенничества, делились секретами своего непростого мастерства, рассказывали, что можно просто изображать богатого, опасного и беспринципного человека, чтобы понравиться холодным красавицам с сомнительным моральным обликом.

Но вот, по прошествии восьми месяцев двери его тюремной камеры неожиданно распахнулись, его подхватили крепкие руки охранников и понесли как и полагалось достойному потомку благородной фамилии прямо в кабинет к начальнику тюрьмы.

Каково было его удивление, что его ждал там стол с его излюбленными турецкими изысканными рахат-лукумом и Биг-маком, чай и чечевичный суп. Начальник тюрьмы усадил его на свое место и ни разу не присел, пока изрядно изголодавшийся Сельчук мокал свой Биг-мак в чай и запихивал в рот пахлаву. Оказалось, что о его перебивание в местах не столь отдаленных узнали благородные родственники, все это время безудержно искавшие его. И после резкого разговора с Эрдоганом ему быстро склепали верительную грамоту и индульгенцию от разного рода подобных нарушений и было хотели наказать начальника тюрьмы, но тот принял решение отдать ему свой пост, форму и молодую жену в качестве компенсации. И его помиловали.

Жену и пост подкрепившийся изысками маргинальной роскоши Сельчук не взял, а вот форму генерала полиции - начальника тюрьмы, даже несмотря на то, что она смотрелась на нем как чехол от танка - взял. Он тут же одел ее и с походкой Королевского пингвина удалился в мрак банальности окружавшей его.

Сельчук все еще был настолько потрясен своей любовной драмой, что тут же отправился в ближайший ресторан, где решил напиться до состояния абсолютного безразличия. К его удивлению, при виде генеральской формы, которая была минимум на 5 размеров больше, официанты и хозяева заведения, после того как он изрядно подкрепился и заправился, начинали суетиться и предлагать ему деньги “чтобы уладить возможные проблемы”, природу которых они определить не могли в виду собственного слабоумия, а он обнаружить не захотел или не успел. 

Такое отношение к его скромной персоне ему понравилось, и весь следующий месяц он так он и ходил от ресторана к ресторану, собирая взятки и напиваясь в хлам. 

Впервые в жизни ему было по-настоящему хорошо, пока однажды в очередном заведении к нему не ворвался курьер семейства Ротшильдов. Сыграв на позолоченном рожке вступление к “Турандот” в редакции для духового квартета сельского масштаба, — он объявил новость, от которой Сельчук сначала побледнел, затем посинел, а потом аккуратно упал в обморок на ковёр из искусственного персидского волокна.

— Поздравляем! У вас родился сын! Красавица Оксана подарила вам наследника!

Не раздумывая ни минуты, Сельчук нажрался до свинячье визга. А когда очнулся в луже собственной блевоты, понял, что пора собраться в дорогу. Его ждала Украина, город Хмельницкий, где его сердце когда-то было безжалостно разбито и где теперь ждало неизвестное будущее.

Глава четвёртая. Хмельницкий разочарований

Прибыв в Хмельницкий с мечтами о семейном счастье и добродетельном меценатстве, Франсуа-Луи д’Авиньон Ротшильд, наследник древнейших европейских банков, чувствовал себя подобно Колумбу, открывшему Америку и обнаружившему вместо золота голодных индейцев. Город встретил его мелким дождём, грязными улицами и подозрительным взглядом местного таксиста, который, оглядев иностранного гостя, сразу понял, что подозрительно плохо пахнущий курд в генеральской форме приехал в город не просто так, а с какими-то коварными замыслами, вероятно, связанными с валютой.

Оксана, которую он ожидал найти нежной и преданной матерью своего законного наследника, встретила его у дверей своей квартиры в халате с розовыми зайчиками, в одном тапке и с выражением лица человека, которому на порог внезапно заявились приставы.

— Оксана, любовь моя! — горячо начал он, намереваясь заключить ее в свои объятия, полные ностальгии и романтики.

— Деньги привез? — сразу уточнила Оксана, тактично уворачиваясь от объятий.

— Я приехал за сыном и за тобой! — искренне ответил Сельчук.

— Вот видишь, а я думала, ты умный, — с легкой грустью сказала Оксана, — деньги надо было привезти.

После этих слов стало ясно, что любовной истории не получится, и Дангалак отправился гулять по местным наливайкам, размышляя вместе с локальными экспертами по всем превратностям жизни, каким бы образом ему достойно вписаться в местную реальность. Там-то ему и подвернулся деловой человек по имени Василий, лицо которого выражало постоянное недоверие к человечеству и оптимизм по отношению к деньгам.

— Надо открыть туристическое агентство, — заявил Василий, хватая Сельчука за пуговицу генеральского камзола, — на дешевые путевки в Турцию всегда будет очередь, как к мавзолею, люди соскучились по отдыху в загранице.

Сельчук воодушевился, позвонил маме, и та доверчиво вложила несколько десятков тысяч долларов в его заведомо убыточное предприятие. Всего года ему хватило, чтобы понять, что агентство существует только на красивой вывеске. Убегая от очередного обманутого клиента, он уперся в очередь жителей Хмельницкого собравшихся для того, чтобы выразить в натуре свое желание разобраться с организаторами туров в стиле средневековой инквизиции. Василий исчез, растаял как дым, также как его влажные мечты избежать наказания, и Сельчук был вынужден честно признать:

— Туристическое дело — это не мое. Лучше уж вернуться к кукурузе и пляжам Турции.

Но так как с пляжами в Хмельницком было отвратительно плохо, он снова позвонил маме и предложил прокопать канал к Средиземному морю, чтобы у него появилась возможность вернуться к родовому бизнесу отца. Мать не дала ему возможности изложить все нюансы его гениального плана, и тут же срочно прилетела в Хмельницкий на голубом вертолете, умело маскируясь под простую британскую туристку: в твидовом пальто, бриллиантовых серьгах по 20 карат и с зонтом из слоновой кости, совершенно не привлекающим внимания местных.

Увидев внука, бабушка расчувствовалась и признала, что он невероятно похож на того самого турецкого красавца, продавца кукурузы, от которого когда-то и началась вся эта история. Чтобы успокоить совесть и положить конец семейному беспорядку, она решительно вручила сыну чек на шестьсот тысяч долларов, строго приказав:

— Больше никаких авантюр! Мой дорогой сорокалетний сорванец. Или ты наконец найдешь достойное применение деньгам, или я приеду сюда со всей родней, и тогда ты будешь петь фальцетом, да и Хмельницкому не поздоровится!

Под таким тяжелым моральным прессом Сельчук не устоял и принял дар. Первое время он честно пытался потратить эти деньги на благотворительность, открывал бесплатные пункты раздачи супа, помогал бедным молодым женщинам с низкой социальной ответственностью и представителям малого та среднего криминального бизнеса, зарегистрированного по месту временного вынужденного пребывания. И даже за свой счет ремонтировал казино, где устроил небольшой дебош с символическим сожжением рулетки. Он старался избавиться от денег как мог, но вскоре обнаружил, что деньги почти не уходят, а проблем только прибавляется.

— Благотворительность — занятие не для слабонервных, — горько вздыхал он, раздавая очередные пачки денег женщинам с низкой социальной ответственностью и другим представителям подотрасли "развлекательного сервиса вне трудовых отношений", традиционно не охваченной государственной поддержкой.

Наконец, утомившись от местного благородства и провинциальных подвигов, Сельчук понял, что Хмельницкий ему тесен.

— Пора в Киев! — громко заявил он местному парикмахеру, случайно ставшему свидетелем его размышлений, — Там простор, возможности и, главное, там еще не знают, что я за прекрасный человек!

Парикмахер, который уже успел навостриться брать тройную плату за “стрижку для курдских миллиардеров”, только вздохнул и спросил на прощание:

— А деньги в Хмельницком оставите или заберете с собой?

— Деньги — вещь ненадежная, — философски ответил Dangalak, расплачиваясь втрое больше положенного, — Так и быть, немного оставлю вам, остальное пусть меня сопровождает в Киев.

И вот, собрав остатки состояния, он отправился покорять украинскую столицу, которая манила его так же сильно, как некогда юную Клариссу манил мороженщик Мустафа на берегах Средиземного моря.

Хмельницкий же, облегченно выдохнув, вернулся к привычному состоянию полусна, продолжив тихо дремать между Подольем и Волынью, так и не поняв, кто же именно нанес ему визит — гениальный аферист, знаменитый олигарх или просто незадачливый наследник великой семьи Ротшильдов, непонятно зачем заблудившийся в бескрайних просторах украинской глубинки.

Глава пятая. Огни большого Киева

Великому человеку, особенно если он из рода Ротшильдов и курдских кукурузников одновременно, просто необходимо покорить столицу. Именно с этой мыслью Дангалак и ступил на киевскую землю, уверенно сжимая в руках два огромных чемодана, набитых пачками денег и подборками редких коллекционных порнографических журналов, купленных им у настоящего эксперта-букиниста — исключительно для солидности, так как сам он в них не заглядывал, брезговал.

На нём был костюм “Puma” самого вызывающего кроя — с блестящими лампасами, тигровыми вставками и капюшоном, вшитым на случай дождя и погонь, а также белоснежные кроссовки с золотыми шнурками, всем своим видом демонстрирующие вкус, прошедший курс молодого бойца на турецком базаре.

Киев встретил его, как и полагается встречать гостей из курдской глубинки на авто с лысой резиной — полным равнодушием, мелким дождем, пробкой на въезде и табличкой «мойка не работает с 2013 года».

Поначалу Сельчук снова хотел заняться благотворительностью, но на этот раз всерьез. Он планировал построить дом культуры для работниц теневого фронта борьбы с мужским одиночеством, нуждающимся в поддержке наличными. Ведь его мучило не только происхождение и наследственные богатства, но и желание принести миру хоть какую-то ощутимую пользу. Но вскоре обнаружилось, что Киеву его польза совершенно не нужна, потому что там давно уже привыкли помогать себе сами — кто взятками, кто связями, а кто и тем и другим одновременно.

Потому, спустя неделю попыток пристроить деньги в хорошие руки, он понял, что с благотворительностью пора завязывать и переключился на бездумное расточительство. Деньги, как он полагал, должны были закончиться быстро. Но наследственные миллионы не желали таять.

Он ел черную икру, пил коньяк, старше собственной бабушки, и даже в дорогих ресторанах упрямо требовал, чтобы его кормили едой усыпанной золотой стружкой, которые официанты должны были специально добывать в ювелирных магазинах на Крещатике. Но деньги не заканчивались.

Отчаявшись окончательно, он уже решил махнуть рукой и уехать из города, когда вдруг узнал из модного глянцевого журнала, что в немецком городе Гамбурге состоится фестиваль Сюрстремминга. О знаменитой ферментированной селедке он слышал лишь легенды, поэтому предположил, что этот запах уж точно отпугнет его родственников и любые остатки уважения со стороны светского общества.

Но не успел он распаковать чемоданы и насладиться знаменитым деликатесом, как из телевизора, стоявшего в его номере, донеслись громкие слова диктора о российском вторжении в Украину. Пораженный новостью, Дангклак Сельчук, забыв про селедку и благородный Гамбург, направился в ближайший типографский цех.

— Печатайте плакаты! Много плакатов с моим лицом! — закричал он, размахивая пачками денег. — И чтобы самые патриотические, самые вдохновляющие!

Через два дня весь Киев был завален агитацией, в центре которой фигурировал сам Сельчук с решительным видом и лозунгом: “Дангалак с вами!” Хотя киевляне и не знали, кто это такой и почему он с ними, плакаты произвели впечатление. Люди стали подходить на улице, пожимать ему руку и благодарить за поддержку, а журналисты начали просить интервью, подозревая, что за странным человеком скрывается кто-то влиятельный, умный, красивый и очень опасный.

Торжественное открытие началось с патриотического конфуза. По замыслу организаторов, гостей должен был встречать ансамбль в традиционных фесках и кожаных жилетках с надписью “Османская страсть”, однако из-за ошибки переводчика на баннере оказалось: “Кебаб без границ. Согрей друга”. Это вызвало нежелательные ассоциации у части делегации из Верховной Рады, и один депутат, заподозрив геополитический намек, спешно ретировался под предлогом внезапной аллергии на зиру.

Кульминацией вечера стал помпезный ввод в эксплуатацию зала “Ататюрк” — пространства, оформленного с такой настойчивой восточной избыточностью, что у особо чувствительных гостей началось острое обострение вкусового восприятия. Стены были обтянуты тканью цвета “имперская черника”, потолок украшен муляжами минаретов, а по углам дымились ароматизаторы с запахом мускуса, дыни и навязчивого величия.

Центральным элементом экспозиции служила гигантская инсталляция — вертел, установленный на вращающемся пьедестале из прессованного мрамора и керамогранита. По задумке автора (двоюродного племянника Дангалака по линии троюродной бабушки, обучавшегося в Анталии на слесаря), скульптурная композиция под названием “Шампурная нация” символизировала вечный диалог мяса и огня, а также геополитику в ее наиболее отвратительной и несъедобной форме. Внутри вертела находилась скрытая аудиосистема, из которой раз в три минуты звучал голос диктора: “Мы жарим будущее”.

Над вертелом возвышался барельеф с профилем, который по замыслу изображал Мустафу Кемаля, но по факту напоминал сразу Гоголя, Тархана и директора рынка “Дарынок” — и это только с левого ракурса. Справа он приобретал зловещие черты, что заставляло посетителей стоять исключительно по диагонали.

Особое внимание привлек конкурс на лучшую медаль кебабной славы — победителю вручался орден в форме расплющенного помидора с надписью: “За вкус и веру”. К сожалению, никто из приглашенных шефов не явился, поэтому награду вручили самому Дангалаку, который с достоинством принял ее, традиционно уронив на лацкан нового спортивного костюму от Puma кетчуп.

Завершала вечер зажигательная программа: танцевальное трио “Фески и трисучки” исполнило постановку под названием “Шашлык на расцвете империй”, где артистки, облаченные в обтягивающие бурнусы, изображали превращение Османской кухни в европейскую гастрономическую концепцию, случайно получившую звезду Michelin в Алчевске.

Однако наутро после открытия в ресторан неожиданно нагрянула делегация суровых людей в строгих костюмах и черных очках. Говорили они одновременно и все на разных языках, но, как выяснилось, понимали друг друга прекрасно. Это были представители всех разведок мира, от турецкого MIT до израильского Моссад. Главный из них, представившийся скромно “мистер Смит”, с нескрываемым пафосом сообщил, что именно ресторан “Байрактар” выбран всеми спецслужбами как нейтральная территория для глобальных переговоров о судьбах мира, войны и нефтяных цен.

— Но почему я?.. — робко спросил Сельчук, которому не только не хотелось участвовать в международных конфликтах, но даже пересекать дорогу в неположенном месте.
— Так вышло, — равнодушно ответил мистер Смит, перебирая в планшете список избранных. — Вас выбрал жребий судьбы, алгоритм на базе открытых данных, а также ваша прекрасная внешность, острый ум, уровень холестерина, цвет кроссовок и удивительно несовершенный английский.

Он сделал паузу и добавил, уже без эмоций:
— Либо вы соглашаетесь добровольно, либо завтра проснетесь в Лондоне — в постели, рядом с вашей законной супругой, под звуки программы “Доброе утро, Вьетнам”. Некоторые называют это счастьем. Выбор, разумеется, за вами.

Сельчук попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь звук, напоминающий неуверенный рык льва, которого не поили неделю, или человека, которому только что предложили возглавить интервенцию, когда он пришел за донер-кебабом.

— Вы можете взять пару минут на размышление, — великодушно добавил мистер Смит, одновременно нажимая кнопку с надписью “Процедура согласия — Фаза 1” в своем планшете.
Из принтера расположенного в рукаве мистера Смита выехала пластиковая карта размером с водительское удостоверение. На ней золотыми буквами было выбито:
СЕЛЬЧУК МЫСЫРДЖЫОГЛУ
НАРОДНЫЙ ГЕРОЙ (до 90 суток)
Без права возврата и апелляции

— Это ваша конспиративная карточка, — пояснил Смит. — С ней вы получаете доступ к дипломатическим буфетам, экстерриториальности, отдельному лифту и облегченному допросу в случае задержания.

— А… а если я откажусь? — все-таки выдавил Сельчук.

Мистер Смит приподнял бровь:
— Тогда мы аннулируем вашу туристическую визу, пересчитаем алименты и заставим жить с тещей, ее сыном, его семьей и шестью детьми, в однокомнатной квартире на Троещине.

Сельчук невольно вздрогнул. Он взял карту, как берут нечто теплое, мягкое и дурнопахнущее, и машинально сунул в карман — рядом с влажной салфеткой и половиной батончика "Марс". Решение было принято, как всегда, вне его участия.

— А теперь примите, пожалуйста, набор представителя, — произнес мистер Смит, не глядя на Сельчука, и передал ему плоский серый чемодан с надписью “Property of Allied Bureau for Delicate Affairs (ABDA)”, перечёркнутой маркером и исправленной на “Спецпредставитель по всем найважнейшим тонким вопросам. Временно.”

Внутри лежал спортивный костюм странного покроя: отдаленно напоминающим нечто между дипломатическим смокингом, бушлатом и лабораторным халатом, но в ярких флюоресцентных красках и кричащем дизайне. На внутренней бирке значилось:
“Произведено для миротворческих нужд. NATO. Стирке не подлежит. Носить с нескрываемым достоинством”.

К костюму прилагался шелковый галстук с изображением карты Ближнего Востока (без подписей), маленький компас, указывающий путь на компромисс, и сверток, аккуратно перевязанный ниткой.
— Это от имама, — пояснил Смит. — Не спрашивайте, что там. Там сушеные финики и два непроизнесенных благословения.

Сельчук, уже не сопротивляясь, взял все в руки, как берут новорожденного и гражданскую ответственность одновременно.

— А что входит в мои обязанности как... как это... спецпредставителя? — спросил он, не вполне узнавая свой голос.

Смит кивнул и вынул из папки листок формата А4, исписанный очень мелким шрифтом.
— Ваш круг задач включает: присутствие на всех переговорах, молчаливое одобрение, случайную харизму, участие в фото, необязательные угрозы, участие в чаепитиях, способность ни при чем выглядеть как при чем, и, в случае необходимости, исчезновение с уважением.

Сельчук хотел что-то возразить, но чемодан захлопнулся сам собой — словно дал понять, что дискуссия окончена.

Поняв, что спорить бессмысленно, Сельчук смирился с судьбой. С тех пор ресторан “Байрактар” превратился в настоящее гнездо мировой политики: за столиками заведения между поеданием кебабов и пиде решались вопросы ядерного разоружения, военной помощи и санкций против кого попало. Франсуа Сельчук же с тоской смотрел на происходящее и молча убирал со столов объедки, вспоминая лишь об одном — как весело было драить туалеты в портовом кабаке Мерсина, где можно было забыть навсегда о том, что ему приходилось держать в голове, кто из клиентов агент MI6, кто ЦРУ, а кто — попросту как он, никто.

Но и здесь его доставали: агенты регулярно спрашивали его мнения по самым запутанным политическим вопросам, думая, что он гениальный комбинатор и стратег. Чтобы окончательно доказать всем, что он никто и зовут его никак, Сельчук решил наотрез отказаться от наследства, растратить последние деньги и раздать оставшееся имущество.

Поняв, что в Киеве избавиться от денег еще труднее, чем в Хмельницком, где даже тамада брал только наличными и под расписку, Сельчук всерьез задумался о последнем, самом надежном способе избежать всякой ответственности — прослыть аферистом. Не просто мелким жуликом, а уважаемым, интернациональным мошенником с пропиской в светской хронике. Такие люди, как он успел заметить, вызывают у окружающих не презрение, а вежливое опасение и склонность не задавать вопросов.

С этого дня он начал методично и с душой обещать каждому гостю своего ресторана — в зависимости от настроения, прически, обуви и степени трезвости — последнюю модель айфона, виллу на Средиземноморье, студию в Бодруме с видом на условный пляж, а также ускоренное получение британского паспорта с надписью "For diplomatic usage only". Чтобы все выглядело прилично, каждому клиенту вручался конверт с буклетом, на котором были изображены пальмы, герб и флаг Шри-Ланки.

Разумеется, все это сопровождалось символической платой "на оформление" — строго наличными, строго без сдачи. Размер взноса зависел от сезона и степени доверчивости клиента. Для желающих ускорить процесс существовал VIP-пакет "Айфон+гражданство", куда входил бесплатный чай и фотография Сельчука с тенью человека, похожего на министра тайной канцелярии.

Эффект превзошел ожидания. Уже через неделю его начали обходить стороной юристы, политконсультанты, налоговые советники и даже официанты из соседнего кафе, которые раньше предлагали дружбу. На четвертый день пришел человек в черном, заговорщицки подмигнул и оставил карточку с надписью: «Мы наблюдаем. Не подведите».

Примерно к десятому дню после начала его великой кампании по раздаче несбыточного, Сельчук оказался в странной ситуации: все начали верить. Сначала — скептически. Потом — с легким вожделением. А затем — с тем самым выражением лица, с каким люди смотрят на банкомат, который шумит, но еще ничего не выдал.

Сарафанное радио разнесло по Киеву и ближним землям, что в ресторане “Байрактар”, на втором этаже, если ты достаточно вежлив, глуп, и наличными, — можно получить британский паспорт, недвижимость и фотографию на фоне пальм. Вскоре появился Telegram-канал “Сельчук гонит”, где публиковались размытые снимки довольных клиентов с надписями вроде: “Паспорт еще не пришёл, но Сельчук клянётся!” и “Обещал Мерседес, дал мандарин — но это только начало!”

Через неделю его включили в предварительный шорт-лист премии Forbes Украина в категории “Новая искренность: финансовый евангелизм”, а на сайте одного восточного аналитического центра появилась заметка:

“Мистер Мысырджыоглу — турецкий меценат, бизнесмен без бизнеса с репутацией пророка: он не создает фонды, он сам — фонд”.

Сельчук сначала пытался возражать, но было поздно. Ему начали звонить. Начали просить. Сначала просили квартиру. Потом — назначение в госструктуру. Один человек, тяжело дыша в трубку, шепнул:
— Я готов быть президентом. Вы только скажите, куда скинуть "на оформление".

Кульминацией стала срочная доставка приглашения на международный форум “Цифровое доверие и лаваш”, где он значился в панели спикеров под темой:
“Перспективы небюрократического гражданства в постимперских экономиках: от айфона к лахмаджуну и назад”.

Сельчук поднес приглашение к лицу, долго смотрел, потом перевернул на оборот — проверить, не шутка ли. Там аккуратно было приписано от руки:
“С собой иметь галстук и скромную легенду”.

На следующее утро, едва успев допить подозрительно сладкий чай из конференц-кулера, Сельчук получил e-mail с грифом: “strictly ambiguous”. Письмо начиналось словами:
“Мы вас видели. Вы одобрены. Примите наши поздравления и обязанности”.

Далее следовало приглашение на внеочередное заседание Совета по вопросам легитимного обмана при временно действующем отделении ООН, сопровождавшееся документом под названием: “«Протокол номер ноль. Повестка не уточняется. Присутствие необходимо, причины не обсуждаются”.

Внизу, шрифтом почти невидимым, значилось:
“Уважаемый М-р Мысырджоглу, в условиях глобального дефицита доверия ваш случай признан показательно неоднозначным. Вы зачислены в резерв честных сомнительных лиц с правом участия без участия”.

Заседание проходило в бывшем здании библиотеки имени неизвестного идеолога в Женеве. Зал был темен, микрофоны были включены заранее, флаги — нарисованы мелом на полу. Председатель, человек неопределённого возраста с лицом архивного цвета, открыл собрание фразой:
— Коллеги, пора переходить от прозрачности к правдоподобию. Начнем с отчетов.

Выступали по очереди:
— делегат от виртуального княжества “Новый Тунис”,
— представитель сообщества “Анонимные посредники”,
— временный вице-моралист.

Сельчук слушал с лицом человека, которого забыли разбудить. Когда дошла очередь до него, все замерли. В зале повисла напряжённая тишина, пахнущая юридическим тальком.

Он встал и сказал:

— Я не совсем понимаю, зачем я здесь, но если речь идет обо мне, то я считаю, что главное, чтобы все - все знали и все равно соглашались.

Наступила пауза. Потом кто-то медленно зааплодировал. Потом второй. Потом зал взорвался одобрением.

— Он говорит, как истинный аферист!
— Да это же редкий случай правдивого недоверия!
— Запишите его в консультативный резерв, пока не разобрал кто-то другой!

Председатель протянул ему значок. Там было написано:

«Global Ambassador of Transparent Uncertainty».

Так Сельчук стал неофициальным представителем тех, кто говорит вслух то, что все и так думают, но не решаются произнести без нотариуса. Он не знал, что это значит, но чувствовал: его больше никто не попросит решить что-то по существу.

Тем временем, деньги, от которых он столь безуспешно пытался избавиться, вновь потекли рекой — упрямо, шумно и без малейшего уважения к его внутреннему сопротивлению. Но главное свершилось: репутация, наконец, дала трещину. В узких кругах заговорили, в широких — зашептали, а кое-где и прокричали вслух, что этот Сельчук, судя по всему, обычный мошенник, каких в истории ещё не хватало.

И лишь тогда, впервые за долгое время, он почувствовал настоящее, плотное, почти осязаемое облегчение. Его больше не звали в комиссии, не просили мнений, не предлагали возглавить комитет. Он снова стал собой — никем.

Но об этом уже в следующей главе...

Глава шестая. Вознесение в Крыжополь

Вся жизнь нашего героя, как уже понял читатель, была наполнена бесконечными попытками избавиться от богатства, славы и родовых проклятий семейства Ротшильдов, настигших его то в курдских горах, то на улицах Лондона, то среди тусклых огней Хмельницкого и Киева. Теперь, наконец, Сельчук Мысырджыоглу решил пойти ва-банк. Он больше не хотел ни миллионов, ни отелей, ни политических интриг. Он желал простоты и покоя.

И вот, окончательно решив похоронить свою блестящую репутацию, Сельчук открыл последнюю страницу своей авантюрной биографии — страницу, где он должен был предстать перед миром закоренелым жуликом и шарлатаном.

Первым делом он начал одалживать деньги. Брал кредиты в банках, взаймы у знакомых и просто у случайных посетителей ресторана “Байрактар”. При этом он немедленно заявлял, что возвращать ничего не намерен и вообще считает любые долги предрассудком. Однако, к его изумлению, люди лишь понимающе кивали и продолжали с радостью давать деньги, уверенные, что за этим стоит какая-то невероятно хитрая и глубокая финансовая схема.

Окончательно потеряв терпение, он придумал гениальный план: раздавать посетителям несуществующие автомобили. Схема была проста: клиент ресторана заказывал себе лахмаджун или чашечку турецкого кофе, а Сельчук тут же торжественно объявлял:

— Поздравляю брат, тебе повезло! Мне привезли много лишних люксовых автомобилей и я хочу тебе один подарить! Осталось только оплатить его растаможку, а саму машину получите в течение недели.

Машины, естественно, никто никогда не получал. Но к удивлению Сельчука, возмущенных клиентов было ничтожно мало. Большинство лишь пожимало плечами и думало: “Что ж, зато я вкусно поел и пообщался с этим великим человеком”. Скандала так и не произошло.

Поняв, что и эта затея провалилась, Сельчук решил пойти дальше: начал давать самые нелепые обещания. Теперь вообще любой посетитель ресторана теперь получал не просто кофе, а обещание квартиры в Анталии, гражданства Латвии и вида на жительство в Арктическом Совете, при условии, что он сохранит чек и не будет задавать лишних вопросов. А если заказ включал два блюда и десерт — в подарок шло почетное место в делегации любой несуществующей страны, сопровождаемое удостоверением с гербом, нарисованным маркером на месте для фото.

Поначалу Сельчук опасался, что это вызовет протест. Но всё оказалось с точностью до наоборот.

Посетители, узнав, что вместе с рахат-лукумом они получают письмо поддержки от квази-президентской администрации Республики Северный Кебабистан, уходили вдохновленными.
Некоторые даже возвращались на следующий день, приводя друзей, с фразой:
— Это тот самый человек, который пообещал мне албанский паспорт и разрешение на парковку в Катаре. Он не врет. Он просто знает и может больше, чем мы.

Сельчук же все больше ощущал себя частью грандиозного замысла, в котором правда была не просто неважна — она мешала. Люди приходили не за айфонами, не за машинами, не за видами на жительство — они приходили за участием в абсурде, который вдруг оказался теплее реальности.

В какой-то момент он понял: он не обманщик — он пророк, так как не врет, а дарит надежду на чудо.

Он посмотрел в окно, где тонкий киевский дождь стекал по стеклу, как молчаливая амнистия, и впервые за долгое время ощутил не тревогу, а спокойную гордость за чушь которую он дарил людям.

Но именно в этот момент в ресторан вошли трое людей в одинаковых плащах. Они вошли без стука — трое, как одно лицо: в длинных серых плащах, одинаковых туфлях и с лицами людей, которых давно уже не удивляет ничто, кроме отсутствия протокола. Один был высоким и угловатым, другой — широким и квадратным, третий — невнятным, как неудачный логотип.

— Сельчук Мысырджыоглу? — спросил высокий.
— Смотря для кого, — ответил Сельчук с вежливым кивком.

Широкий извлек из внутреннего кармана удостоверение с надписью:
«Специальный отдел по борьбе с метафорическим злоупотреблением»

— Нам поступило несколько жалоб, — произнес он деловито. — Не по существу, конечно. Но по форме. Люди утверждают, что вы обещали им символическое богатство, аллегорическое гражданство и гипотетические автомобили.

— Да, — кивнул Сельчук. — Но я же не обещал буквально.

— Вот именно! — оживился третий, невнятный. — В этом и кроется проблема.

— Мы не имеем претензий к содержанию, — продолжил квадратный. — Мы обеспокоены тем, что вы слишком точно передаете суть эпохи. Это уже не шутка, это — влияние.

Сельчук задумался. 

— Нам нужно задокументировать ваше состояние, — сказал высокий. — Скажите, вы действительно верите в то, что говорите?

— Разумеется, нет, — пожал плечами Сельчук. — Но вы же тоже работаете в ведомстве, которого не существует.

— Именно. Поэтому мы и пришли. Чтобы сохранить баланс.

Допрос шел три часа. Сельчук честно признался, что не знает, откуда берутся его идеи, но они приходят регулярно, особенно после фисташек.

В конце концов, один из агентов записал в протоколе:

“Объект ʍ не представляет опасности в буквальном смысле. В переносном — крайне устойчив, но не агрессивен. Степень виновности: фигуральная. Рекомендация: оставить в покое, наблюдать издалека, и ни в коем случае не назначать в правительство.”

Сельчук расписался, вежливо проводил гостей до двери, и, когда они ушли, на всякий случай повесил на вход табличку: “Ресторан закрыт на реконструкцию”.

Все закончилось еще более чему удивительно чем начиналось. Все началось с письма, доставленного лично курьером в рясе. Конверт был ароматизирован ладаном, печать — восковая, с изображением раскрытого зонтика и надписью на латыни: “Suspicio miraculorum. In progressu” («Подозрение на чудеса. В процессе»).

Текст был предельно вежлив:

Уважаемый господин Мысырджыоглу,

Конгрегация по делам практических чудес и условных знаков приглашает Вас для разъяснения определенных обстоятельств, касающихся вашего феномена, а также несанкционированно большого роста обещания чудес без предварительного согласования с небесной администрацией.

Присутствие — настоятельное. Участие — неофициальное. Атмосфера — дипломатическая.

С верой в условности, Монсеньор Феличе де Фактум, Отдел синкретических пояснений. Ватикан.

Сельчук прибыл в Ватикан в спортивном костюме цвета “невинного золота”. На входе охрана спросила, не он ли случайно “тот самый “Официант из Мерсина”. Он смущенно кивнул. Их лица просветлели. Один даже попросил подпись на квитанции.

Заседание проходило в отдельном зале, обычно зарезервированном под обсуждение "одобрение сомнительных святых".
На кафедре сидели восемь кардиналов и один архиепископ в очках с пластиковой оправой. Посередине стоял экран, на котором беззвучно прокручивались видеоролики:
— Сельчук вручает покупателю ключи от Рая,
— Сельчук вручает сертификат "на визу в будущее",
— Сельчук вручает грамоту "За веру в порядочность без гарантии".

Монсеньор Феличе де Фактум откашлялся и сказал:

— Господин Мысырджыоглу. Мы обеспокоены тем, что ваши действия создают иллюзию вмешательства Свыше без должной документации. Люди верят. Люди перестают сомневаться. Это опасно.

— Но я никому не обещал чуда, — попытался оправдаться Сельчук. — Я просто давал повод не унывать.

— Вот именно! — закричал кардинал с усами. — Настоящие чудеса именно так и начинаются! Без должного разрешения!

Сельчук почувствовал, как его медленно затягивает в сферу сакральной ответственности.

По итогам обсуждения был вынесен вердикт:

"Явление Сельчука народу признано практическим, но не чудесным. Феномен допустим, если сопровождается фискальным чеком. Объект не подлежит канонизации, но может быть рекомендован для участия в симпозиуме по невнятной магии."

На прощание Феличе пожал Сельчуку руку и сказал:
— Вы сделали невозможное. Вы дали людям веру без религии, — повторил монсеньор Феличе уже тише, пристально глядя в глаза Сельчуку. — Это... опасный дар. Его не получают случайно.

Сельчук молчал. Он не знал, как реагировать: вроде бы похвала, но звучит как приговор. Он вспомнил всех, кому он пообещал квартиры, паспорта, айфоны и бессрочную поддержку. Вспомнил, как они уходили довольные, даже не получив ничего. Они не требовали — они верили. Не в бумагу, не в структуру, не в рай, не в рынок. В него.

Он вдруг понял, что ни один настоящий мошенник не вызывает такого обожания. И ни один настоящий святой не сидит по утрам в ресторане, считая себестоимость лахмаджуна.

И вот тут, прямо под сводами ватиканского зала, где пахло ладаном, тонером и свежим фальшивым мрамором, его озарило.

Он — мессия!
Без Евангелия, но с фальшивым паспортом Молдавии.
Без религии, но с бонусной программой.
Без чудес, но с высокой конверсией.

Не потому что он хотел. А потому что мир решил, что теперь так нужно!

Он посмотрел на свои руки — обычные руки обычного человека, который когда-то просто хотел, чтобы его родственники оставили его в покое.
Но теперь — уже поздно.

Он встал. Поблагодарил кардиналов. И вышел.

Он шагнул в утренний свет Рима, и впервые не почувствовал страха.
Он — не человек. Он феномен, покрытый айраном.

И пусть будет так.

С радостью.

Эпилог: «Евангелие от Сельчука»
(Найдено на флешке, забытой в розетке рядом с кофемашиной)

В начале был чай.
И чай был с баклавой.
И баклава была у Сельчука.

Он не писал книг, не лечил прокаженных, не ходил по воде — максимум по лужам в районе метро «Контрактовая».
Он не взывал к небесам — максимум к официантам.
Но однажды он сказал фразу:
“Брат, ты получишь все, но не сразу, надо просто немного потерпеть”! —  и это стало догмой.

Он не основал религию. Он просто не сопротивлялся, когда люди начали печатать на футболках его лицо.
Он не просил последователей, но они шли. Медленно, с деньгами, и желательно без сдачи.
Он не творил чудес, но под его фотографией однажды зацвел кактус, забытый в багажнике.

На шестой неделе после визита в Ватикан Сельчук исчез. Просто ушёл из ресторана в неизвестном направлении.
На его месте оставили табличку:
“Ушел в себя. Окончательно”

Так закончилась история человека, который хотел исчезнуть, но стал Мессией.

Он не спасал мир.
Он просто не мешал людям верить, что где-то есть кафе, где к кофе приносят надежду, завернутую в лаваш.

А на старой вывеске, потемневшей от времени и финикового сиропа, всё ещё читается:

“Байрактар. Тут вас обманут — с уважением”!

P.S. На самом деле история тут не заканчивается.

Он действительно ушел. Долго блуждая по карте Украины, он остановился на таинственном названии Крыжополь. Название было таким загадочным и завораживающим, что Сельчук тут же купил билет в один конец и отправился в этот таинственный городок, намереваясь наконец-то обрести там покой и навсегда потерять всякое уважение общества.

Приехав в Крыжополь, он нанялся официантом в местный ресторан под названием “Веселый тракторист”. Поначалу жители города удивились появлению человека, который на глаз мог определить подлинность любой банкноты. Но вскоре горожане привыкли и стали считать его просто эксцентричным официантом с богатым прошлым, которому лучше не задавать лишних вопросов.

Наконец, спустя столько лет скитаний, Сельчук был счастлив. Он с радостью мыл грязные тарелки, убирал со столов пустые бутылки и никогда больше не произносил слов “деньги”, “Ротшильд” и “разведка”. Он вновь запел курдские песни под саз, правда, теперь вместо моряков его слушали местные трактористы и комбайнеры, а также редкие командировочные агрономы.

Так закончилась эта удивительная история о наследнике Ротшильдов и курдского продавца кукурузы, которому было слишком тесно в золотых дворцах и слишком просторно в великом мире, где он так и не нашел покоя. Зато теперь он с полной уверенностью мог сказать, что стал тем, кем всегда хотел быть: абсолютно никем.

Конец.