Интервью с Гитлером

Он не любит разговоров с незнакомыми людьми, потому что они не комфортны для него. Не более дюжины иностранных газетчиков имели к нему индивидуальный доступ в течение стольких лет. Только благодаря настойчивости Эрнста Ганфштенгля - Руководителя отдела зарубежной прессы нацистской партии до его изгнания Геббельсом в ссылку - смог обеспечить я свою первую беседу с фюрером. [...]

Я сам был удивлён, когда в конце лета 1932 года, во время пребывания в знаменитом Отеле Кайзерхоф в Берлине, где всегда останавливался Гитлер, пока не стал канцлером, я получил телеграмму из Ганфштенгля в Мюнхене, в которой сообщалось, что Гитлер готов встретиться со мной в Берхтесгадене. На следующий день, Луи Лохнер, ветеран берлинского бюро Associated Press, позвонил мне сообщить, что он тоже получил приглашение, поэтому я знал, что это будет совместное интервью. Третьим участником был Карл фон Виганд, корреспондент Hearst. "Этот человек безнадежен, - говорил фон Виганд. - Он становится хуже каждый раз, когда я его вижу. У меня ничего с ним не получается. Задайте ему вопрос, и он ответит целой речью. Вся эта поездка будет пустой тратой времени". [...]

Личный автомобиль Гитлера с шофёром вез нас из Мюнхена в Берхтесгаден. Мы поехали прямо в маленький отель на Оберзальцберге, в двухстах ярдах от швейцарского шале Гитлера. Там мы пообедали на террасе с видом склоны холма, пока Ганфштенгль пошёл объявить о нашем приезде.

Моё первое впечатление о человеке было неблагоприятным. Он вышел из парадной двери, как только мы приехали. Ганфштенгль шепнул ему, кто мы такие и он приветствовал нас без улыбки, в атмосфере скрытой враждебности. Мы сели и, не дав ни Гитлеру, ни Лохнеру шанс начать разговор, я задал мой первый вопрос: "В вашем отношении антагонизма по отношению к евреям, вы делаете различие между немецкими евреями и евреями, приехавшими в Германию из других стран?"

На секунду он уставился в меня своими ясными голубыми глазами, которые были его самой привлекательной чертой: "У вас есть Доктрина Монро для Америки, - прорычал он на меня. - Мы верим в доктрину Монро для Германии. Вы регулируете число мигрантов. Вы требуете, чтобы они подходили к определенному физическому стандарту. Вы настаиваете на том, чтобы они привозили определенную сумму денег. Вы проверяете их на предмет их политических взглядов. Мы требуем того же права. Нас не беспокояет евреи из других стран. Но мы обеспокоены любыми антигерманскими элементами в нашей стране. И мы требуем права поступать с ними по своему усмотрению". [...]

Гитлер так и не ответил на мой вопрос. И по мере интервью я понял, что он не способен к логическому последовательному мышлению. Он чувствует гораздо больше, чем думает. Мой следующий после коллеги вопрос касался Франции: "Взаимопонимание между Францией и Германией невозможно, — ответил он. — По крайней мере, не раньше, чем изменится нынешняя французская политика. Невозможно найти взаимопонимание с человеком, который душит тебя, пока ты беспомощно лежишь. Возможно ли понимание там, где есть усилия Франции по стимулированию сепаратистского движения в пределах наших границ? Наличие 65 000 000 немцев, требующих права жить – это реальность, с которой Франция должна научиться считаться". [...]

Когда мы уже собирались уходить, Лохнер задал последний вопрос: "Вы пойдёте по пути законности в ваших дальнейших действиях?" Лицо Гитлера стало ближе к улыбке, чем в любой момент интервью до сих пор. "О да", — ответил он так, как будто вопрос был незначительной важности.

Гитлер прервал разговор, я посмотрел вверх и понял причину. К дому приближался автомобиль Эрнста Рёма, через два года ставшего жертвой чистки 1934 года. Интервью длилось сорок пять минут. С некоторой демонстрацией нетерпения, Гитлер разрешил Ганфштенглю сделать снимок, как мы стоим вместе с Гитлером на крыльце" (из статьи американсого журналиста Ганса фон Кальтенборна "An Interview with Hitler, August 17, 1932")