Лагери смерти в С.С.С.Р.

Особенно интересно то, что все сведения относятся к периоду до 1930 г. - то есть речь идет фактически о досталинской репрессивной системе. В то время ГУЛАГ только начинал разрастаться.

Эта книга - одна - из многих о советских лагерях, выпущенных в 20-50-е гг. - подтверждение тому, что об СССР и тогда, за несколько десятилетий до "ГУЛАГа" Солженицина было известно все - или почти все. Кто хотел знать - знали.

Сосканировал и расшифровал пару десятков страниц. Прошу прощения за опечатки, корректировать нет времени. Нумерация страниц сохранена.
...................................

Из предисловия С.С. Маслова:

«Автор настоящей книги —Николай Игнатьевич Киселев принадлежит к «третьей эмиграции». Как вся она, он —недавний «совработ-ник», но, в отличие от большинства ее, он не пассивный «невозвращенец», а «активный» эмигрант: в последнего он превратился, нелегально перейдя 21 июня 1930 г. границу и очутившись в Финляндии. О своей предшествующей службе он рассказал в писанной автобиографий, из которой мы заимствуем приводимые ниже сведения о нем,
В период гражданской войны, Киселев служил, добровольцем в 1-м конном полку имени генерала Алексеева. При эвакуации Новороссийска был брошен своей частью в госпитале, в котором лежал после ранения ноги. Так оказался он во власти 22-й советской дивизии, занявшей Новороссийск. Спасая жизнь, объявил себя красноармейцем, отбившимся от части (2-го Кубанского революционного баталиона) Карповым. Под этой фамилией ему удалось устроиться делопроизводителем культурно-просветительной части в политичееком отделе дивизии; под ней он жил и во все последующие годы до перехода русско-финской границы...
Дальнейшая служба Киселева протекала в Особом Отделе той же 22 дивизии, затем в Чрезвычайных Комиссиях разных городов Северного Кавказа. Во всех них он был начальником Секретных Отделов, ведших борьбу с антисоветскими партиями и духовенством. В 1924 г. ему удалось уйти со службы, но не прошло и месяца, как он был вызван Административно-Организационным отделом ОГПУ и, после недолгого разговора, был снова водворен на прежнюю «работу». В 1927 г., после одной ревизии, обследовавшей деятельность сотрудников ОГПУ; он был обвинен в «халатности» и отправлен в наказание на службу в Управление СЛОНа. Там он служил в течение трех с половиной лет в Инспекционно—Информационно— Следственном Отделе (ИСО) и в штабах Военизированной Охраны Лагерей. «Бежал я за границу» пишет автор, «не потому, что мне у большевиков жилось материально плохо, и не для того, чтобы за границей найти материально лучшую жизнь... бежал я и не потому, что крысы всегда бегут с гибнущего корабля: советский корабль довольно крепок и тонуть он пока что не собирается; наоборот, он ежечасно готовится к тому, чтобы топить корабли капиталистической конструкции... Я бежал за границу, чтобы целиком отдать свою оставшуюся жизнь, знания и опыт на дело освобождения России от большевиков».
Настоящая книга представляется автору его первым вкладом в эту борьбу».
С. X-XI


"...Глиномялка является как бы отделением карцера. Она представляет собой абсолютно темный и сырой подвал, вырытый под южной стеной Кремля. На дне ее лежит полуметровый слой глины, которую заключенные месят ногами для строительных работ. Зимой глина замерзает; тогда на нее ставят маленькие железные печки, оттаивают и заставляют заключенных месить... С попадающих в глиномялку снимают буквально все и совершенно голые — зимой и летом — они по несколько часов стоят в мокрой глине по колени... Глиномялка законно пользуется широкой и страшной славой в Соловках. С ней конкурирует только «Овсянка», а превосходит ее только слава «Секирки».
«Овсянка» — Штрафная 'командировка. В двадцати километрах от соловецкого Кремля, находится штрафная командировка «Овсянки». Сна имеет три барака для заключенных и один для надзирателей (бывшее помещение для мо-
110

нахов). Расположена она у самого берега моря1. Долгое время начальником на ней был чекист Взнька Потапов. Все заключенные острова, которых по директиве «Лубянка 2» надо было перевести в «белые списки», т. е. поскорее «загнуть», направлялись к нему... Ванька Потапов знал свое палаческое дело хорошо, и никто из присылаемых в его распоряжение заключенных, с «Овсянки» никогда не возвращался: они или замерзали на беспрерывной, без отпуска в барак, работе в лесу, или рубили себе кисти рук и ступни ног, или становились под срубленную падающую сосну, которая и приканчивала их мученическое существование; или вешались на соснах, захватив с собой, идучи на работу, кусок веревки; или Ванька Потапов, в пылу своего чекистского гнева, их убквал выстрелом из винтовки, штыком или прикладом ружья, донося ИСО, что заключенный «пытался обезоружить конвоира и бежать» — это замерзшим то морем за 60 километров от материка!
Сотрудники ИСО, списывая на основании потаповских донесений убитых заключенных, с удовлетворением говорили: «Ну и парень же этот Ванька! Не парень, а сундук с золотом» Стопроцентный чекист!...»
Этот Потапов, зверь в образе человека (не только морально, но и по наружности), не удовлетворялся «дрыном», он отвинчивал ствол винтовки и им бил заключенных за невыполнение урока. Потом он оставлял их в лесу до тех пор, пока они не заканчивали полностью своего урока. Ставя на пень, он заставлял кричать: «Я
111

филон! Я парэзит советской власти! Дремучий лес «Овсянки» примет меня в свои объятия и похоронит на веки! Я филон! Я филон!» и т. д. Потапов хвалился в ИСС, что он заставляет кричать на пне «я филон» не менее 5.000 раз.
«Филонов нам не надо, говорил Потапов с кощунственной бранью... «Для филонов у меня на «Овсянке» не одна канава есть! Обходя места работ, ок любил говорить: «Попы на «Овсянке» у нас есть! Панихиду отслужим!»
Как то по делам ИС О мне пришлось быть в районе «Овсянки». Не вполне веря в зверства Потапова, о которых слышал по работе в ИСО по рассказам самого Ваньки Потапова, я решил поехать туда самому, чтобы узнать правду на месте.
— Командирррровкааа, смирррноооо!» — свирепо заорал Потапов, увидя меня подъезжа
ющего на лошади. — «Товарищ уполномоченный, — начальник командировки «Овсянка»,
стрелок Потапов», —• представился он мне. —«На командировке все благополучно; вчера в
лесу загнулось восемь человек шакалов, о чем я рапортом донес в ИСО».
— Почему это заключенные, как сумасшедшие, вылетают из бараков и куда то бегут? —
спросил я у Потапова, увидя выбегающих, как на пожар, из бараков заключенных — грязных,
худых, изможденных, в рваных лаптях, некоторые с кусками хлеба, в покрытых струпьями,
худых руках и тут же поспешно строящихся в две шеренги.
— А это, товарищ уполномоченный, шака-
112
лы услышали мою команду и становятся в строй. Они у меня, товарищ уполномоченный, дисциплинирозаны: знают, что начальство приехало».
Поздоровавшись с заключенными, я велел Потапову распустить строй, но он, желая показать мне вымуштрованность «шакалов», стал подавать зычные команды; «Кррру —■ ГСМ!... Напрррааа — ВО!.. Налеее — ВО»!..
Когда я приказал ему во второй раз распустить строй, он гаркнул: Пулей влетай в барак! Ни один не показывай из барака своего рыла, а то дрыновать буду»!
Получив от Потапова интересовавшие меня сведения, я собрался уезжать.
— Товарищ уполномоченный, не хотите ли посмотреть на моих шакалов? — предложил мне Потапов.
Шагах в пятидесяти от домика, в котором он жил сам и шагах в пятнадцати от барака № 2, в котором жило более половины всех заключенных «Овсянки», Потапов показал мне большую яму, прикрытую обмерзшими и покрытыми снегом досками и сообщил «Тут лежит четыреста шакалов. —■ Адъютант!» —- заорал он.
—■ Петровский! — послышался сейчас же не менее зычный голос «стукача» — дневального: — гражданин начальник зовет, пулей лети к нему!»
Через несколько мгновений к Потапову подлетел Петровский. На него было больно смотреть: это был подросток, на вид лет шестнадцати — семнадцати; на ногах у него болтались окончательно истрепавшиеся лаптишки, на голо-
113

ве что-то отдаленно похожее на шапку, одет но был в два грязных мешка с дырами для головы и рук.
Что прикажите, гражданин начальник! — спросил он, глядя еще детскими, впалыми от худобы, страдальческими глазами на грозного Потапова и стараясь угодить ему каждым своим движением.
— Петровский, ну-ка покажи товарищу
уполномоченному ,своих приятелей! — сказал
Потапов, показывая на яму.
Петровский сбросил с ямы тонкие доски и перед моими глазами открылась груда голых тел...
— Сколько в этой яме людей? — переспро
сил я.
— Почти четыреста, получил я в ответ. —
Немного дальше есть еще одна яма. Хотите
посмотреть? В ней немного поменьше».
Я отказался.
— Ну, тогда я вам покажу «шпанское ожерелье», — предложил он, и я заметил, при
этом на его лице какую то странную не человеческую улыбку. И показал!
По обеим сторонам дверей каждого из трех бараков для заключенных я увидел то, что Потапов называл «шпанским ожерельем»: оно было сделано из отрубленных пальцев и кистей рук, нанизанных на шпагат. «Ожерелья» висели у дверей так, что должны были бросаться в глаза каждому заключенному... Кто это делал? — спросил я у Потапова,
— Мой адъютант, — ответил он, кивнув в
114

сторону Петровского,
— Это ты делал? — спросил я у этого несчастного, глядя пристально в его выстрадавшие-
ся его глаза.
— Гражданин начальник мне приказал нанизать на шпагат пальцы, я и сделал, ответил
Петровский — сам кандидат в гму...
На его глазах сверкнули быстрые слезинки, которые он поспешно вытер своей грязной и в струпьях рукой*
Потапов, ты, пожалгйста, убери это свое ожерелье. На днях помощник начальника лагерей должен объезжать командировку, может выйти неприятность, — постарался я воздействовать на изверга, хотя и знал, что не только помощник начальника лагерей, но и начальник и сама Лубянка 2 таким вещам особого значения не придает.
— Товарищ Мартинелли знает об этом, —
поспешил сообщить мне Потапов: — на днях
я видел его в Управлении. Он меня расспраши
вал о ходе у меня лесозаготовок и я, между
прочим, сказал об ожерельи. Он одобрил меня,
сказал, что через ожерелье шакалы будут по
меньше рубить себе руки».
Таких штрафных командировок, как «Овсянка», в СЛOНе не одна, не две — 1-го мая 1930 г. их было 105.

«Секирка» — штрафной изолятор и лобное место. Слово «Секирка» не продукт большевистского сокращения слов, не какой нибудь спе-цефический СЛОНовский термин: это старое монашеское название одной из самых высоких
115
гор на острове Соловки. На ней монахи когдатб построили церковь, она превращена в штрафной изолятор.
Слова «Секирка» наводит ужас на СЛОНов-ского заключенного-, от него увеличиваются и замирают глаза, раскрывается рот, дрожат ноги и люди шопотом спрашивают друг-друга — кого и на кокой срок отправляют на «Секирку».
На Секирку заключенный попадает, преимущественно, за частое невыполнение уроков, за попытки к бегству, протест и другие проступки. Попадающего туда встречают сорокаэтажной матерной бранью специально подобранные надзиратели «Аааа! Прибыл! Ну, хорошо, очень хорошо!... Здесь мы научим тебя есть пролетарский хлеб!... Здесь мы выбъем из тебя каэр-скую дурь»!.. Затем заключенного раздевают до белья. Многих и не приходится раздевать: одежда, если она казенная, снята с заключенного уже при отправке на Секирку.
Раздетые заключенные должны сидеть в громадном и холодном помещении по 12 часов в день, сидеть на скамье в ряд один около другого, вытянув руки на колени и молча глядя перед собой. Они не смеют разговаривать друг с другом, оглядываться или шевелиться. Если заключенный пошевелится, почешет тело или сгонит муху с носа, неотступно наблюдающий все время надзиратель молча подходит к этому заключенному, молча бьет его прикладом винтовки по спине и молча отходит. Не имеющие собственной одежды спят прямо на голом цементном полу, имеющие ее получают из нее на
116
ночь какую — нибудь одну вещь — бушлат, телогрейку, подушку, но что - нибудь одно, Есе получают 300 грамм в день хлеба и три раза в неделю горячую воду в которой варилось пшено.
Если заключенный в течении двух недель ничем не нарушит такого режима, его посылают на работу и выдают ежедневно 400 грамм хлеба я горячую пищу. Если он на работе выполняет полностью свой урок, его из Секирки отправляют на штрафную командировку. Там в течение недели он должен выполнять уроки на трехстах граммах хлебай горячей пище, выдаваемой два раза в день. Если он сможет при таком питании выполнять свой урок целиком, его переводят на 1000 грамм хлеба. Во время работы секирочник одет в мешки, которые ему выдает СЛОН и котрые он сам приспособляет для одевания.
Ни один заключенный, попадающий на Секирку, а оттуда на штрафную командировку, больше двух месяцев не выживает. Секирка является также лобным местом. Там было расстреляно 125 человек заключенных, писавших на досках экспортного леса за границу письма с призывом о помощи. Там все время расстреливаются заключенные, на которых О ГПУ находит новый обвинительный материал после того, как они уже получили определенный срок заключения. На Секирке расстреливаются все заключенные, пытающиеся бежать. Летом 1929 года на Секирке было расстреляно 58 человек интелигентов, дкобы за попытку к бегству. На самом деде
117
!М

они быЛи расстреляны потому, что на них ОГПУ нашло новый обвинительный материал и заочно, когда они уже сидели в СЛОНе, приговорило их к расстрелу. На «Секирке» же были расстрелены 24 женщины по так называемому «делу Кука». Кук (профсоюзный деятель в Англии) в один из приездов в Москву, получив от «товарищей» крупную сумму денег, начал кутеж с проститутками. Те во время «пьянки» похитили у него все деньги. ОГПУ арестовало и сослало в СЛОН по этому делу 48 женщин. Половина из них по заочному приговру ОГПУ была расстреляна, вторая половина в 1930 г. работала на вывозке из леса дров..^ Работая в ИСО я интересовался числом расстреляньтх на Секирной горе. По документам ИСО за 1926-1929 годы на Секирной горе было расстреляно 6736 человек. В нелегальной песне СЛОНовския заключенных поэтому поется:
На седьмой версте есть Секир-гора,
А под горой — ззрытые тела..
Бог даст, времячко настанет:
Мать родная не узнает,
Где зарыт ее сынок...

«ДЕЛО № 9». Дело № 9 находится в Инспекционно-Информационно-Следственном. отделе УСЛОНа. ИСО — это Лубянка 2 в миниатюре. Разница между ними лишь в районах действия и еще в том, что на Лубянке 2 во внутренней тюрьме имеется пробковая камера с нагревательными электрическими приборами и специальным штатом крыс, а во внутренней тюрьме ИСО, так называемом, след-изодяторе, вме«
118

сто пробковой камеры была только глиномялка. В деле № 9 содержатся списки тех заключенных, которых по предписанию Лубянки 2 надо быстро уничтожить без вынесения смертного приговора. В отношении таких заключенных из коллегии ОГПУ имеется официальное предписание — «держать исключительно на тяжелых лесозаготовительных работах», а устно и так сказать, неофициально, приказывается их немедленно «загинать».
Таких заключенных в СЛОНе на 1 мая 1930 г. было около 20.000 человек. Все это люди с характером, чувством собственного достоинства и с сильной волей. Одни из них во время сидения иод следствием в ОГПУ объявляли голодовки, другие скандалили со своими следователями, третьих ОГПУ подозревало в большем, чем знало о них. За все эти они расплачиваются в СЛОНе. Расскажу об одном случае, имевшем место на острове Соловки в 1928 году, когда ИСО направило на лесные работы в Овеян е 100 таких заключенных. Все сто человек, по прибытии в СЛОН попали случайно не на самые тяжелые лесные работы, как это было предписано коллегией ОГПУ, а на так называемые общие. Случилось это по халатности заключенного Знаменского Николая, заведычавшего столом нарядов первого (в то время, а теперь четвертого) отделения СЛОНа. Знаменский всячески выслуживался перед чекистами, ревностно работал и был в ИСО на хорошем счету. Но промахнулся. За такую халатность ИСО понизило Знаменского до простого канцелярского работника в отделе тру-
119

да, а сто человек «злостных» каэров срочно поместило в 14-ю запретную кремлевскую роту и организовало из них гужевой транспорт по вывозке из леса глины для ремонтировавшегося в то время соловецкого дока. Понадевали себе злостные каэры на шею веревочные хомуты, впряглися в тяжелые сани и стали за шесть километров возить из леса глину. Старшим у них был некто Шредер. Так продолжалось две недели. В одну прекрасную ночь, когда в небе то рождались, то куда то исчезали красивые ленты северного сияния, судьба их резко изменилась.
В 12 часов, когда уставшие и голодные заключенный спали в Кремле, положив под голову, вместо подушки, грязный и в струпьях кулак, а вши и клопы грызли их, вдруг завыл тревожный гудок соловецкой электрической станции. Красноармейцы 4-го полка ДОН быстро выскакивали из своего помещения. В четыре минуты они. были в полной боевой готовности. К месту, где они выстроились прибыло 25 человек чеки-ствов — сотрудников ИСО. Начальник ИСО Борисов дал распоряжение оцепить весь монастырский Кремль, где в бывших церквах помещены пятнадцать рот заключенных первого отделения СЛОИа. Кроме этого приказано было еще оцепить каждую роту в отдельности и особенно 14-ю, где находилось сто «злостных каэров». Выходивших в это нремя на ночную работу заключенных, красноармейцы загоняли обретно в роты. Все это делалось, чтобы потренировать красноармейцев в несении службы,»
120

Пробужденные от сна тревожным гудком и шумом, наделанным в роте пришедшими, заключенные 14-й роты с ужасом на лице ждали беду... Командиру 14-й роты, приспешнику чекистов Сахарову, чекисты из ИСО приказали поднять с нар всех сто человек. Сахаров ходил между нарами и указывал их, а красноармейцы и чекисты из ИСО, толкая их прикладами винтовок и коленями приказывали —■ «пулей» приготовляться с вещами. После тщательного обыска, сто человек выгнали из роты во двор Кремля.
—■ «Ррразберись по четверкам!» — кричали отделенные командиры. — «Перррвая четверка! Три шага вперед, шагом марш! Вторая! Третья!
Поверка окончилась. Все сто человек оказались налицо.
— Заключенные! Кого буду вызывать, отве
чайте имя и отчество, горланил пропитым голо
сом чекист Залкинд: — «Иванов!
— Иван Макарович!
— Петров!
— Николай Иванович!
— Макаренко!.. Ты что — же... (следовала
страшная брань)... молчишь? Смотри, тебя бы
стро пробужу от сна —■ гарланил Залкинд.
— А, в рот мазаный шакал! —• подскакивал
к «непробудившемуся» заключенному отделенный командир и бил кулаком в подбородок.,.
После поименной поверки всех сто человек повели в 13-ю роту, расположенную в бывшем Успенским соборе. Там их еще раз обыскали, на этот раз красноармейцы; начальник
121

Борисов предоставил им возможность поучиться этому, необходимому в социалистическом строительстве, делу.
По окончании второго обыска, заключенных вывели опять во двор Кремля, построили по четверкам и после громового предупреждения: Шаг вправо, шаг влево — будет применено оружие», повели в тесном кольце ощетинившихся штыков на командировку Овсянка. Никто из ста человек не знал, куда его ведут. Одни думали, что на расстрел, другие — на Секирку, И что иное можно было подумать, если сотню заключенных сопровождали 130 до зубов вооруженных красноармейцев.
«Партия заключенных в сто человек прибыла ночью», писал и ИСО рапорт чекист Гусенко, начальник командировки Овсянка и приемник знаменитого Ваньки Потапова, «после тщательного обыска» (это уже в третий раз!), заключенных разместили в двух бараках. За недостатком места в бараках, многие ночевали на дворе. Рано утром отправили всех на работу по вывозке из леса баланов. Урок дал п >лу горный. Ни-коких жалоб никто не заявляет». Какие там жалобы на Овсянке!... Их в юоше в СЛОНе никто не заявляет: жалобщих быстро, «без пересадки», направляется к праотцам- От многих чекистов — надзирателей, хваставшихся тем, что их «шакалы» дисциплинированы «на ять», я слышал такие рассказы:
—• Бью дрыном шакала, а сам спрашиваю; Кто тебя бьет?
— Не знаю,—говэрит, гражданин начальник.


— Ну, а может быть я тебя бью? Поду
май!
— Нет, говорит, не вы меня бьете, гражданин начальник.
— Ну, а кто же? — опять спрашиваю.
— Не знаю, гражданин начальник.
Ха-ха-ха-ха-ха! —■ смеялись чекисты из ИСО,
когда выслушивали такие рассказы надзирателей.
В одном километре от помещений «Овсянки», на самом берегу моря находился склад баланов. От этого места тянется в лес узкоколейная дорога. Проложена она по болотистому месту. От складов баланов у моря до склада их в лесу — три с половиной километра. На узкокелейке имеется всего лишь две вагонетки* На этих вагонетках «злостные каэры» должны были возить к морю баланы. Каждому полагалось вывезти шесть баланов. Так как узкоколейка проведена не по ровному месту, а с горы на гору, то на одной вагонетке должно было работать минимум шесть человек. Это значит, что одной вагонеткой надо было вывезти 36 баланов, т. е. сделать шесть рейсов (на вагонетке помешдегся шесть баланов), а каждый рейс туда и обратно равняется 7-ми километрам. Значит, чтобы выполнить урок « адостные каэры» должны были ежедевнэ прошагать 42 километра. Они шагали по 18-20 часов в сутки и кричали: «Раааз, два, ВЗЯЛИ! Раааз, два, ВЗЯЛИ! Ееееще ВЗЯЛИ!... Друууужней ВЗЯЛИ»...
В числе ста человек на Овсянку были посланы и лица со второй категорией трудоспособности, т. е. Совершенно неспособные к физиче-
123

скому труду. Среди них Помню Калмыкова, Василия Васильевича и Головачева, Николая Николаевича. Первый родом из Новочеркасска, был совершенным калекой: у него одна нога была корече другой; кроме того он имел уже 56 лет от роду. У Головачева, бывшего морского офицера и командира во время войны подводной лодки, был порок сердца. Оба они, и Калмыков и Головачев, умерли на Овсянке, Из ■всей партии в сто человек осталось в живых человек восемь ■—■ преимущественно евреев. Они откупились деньгами, до которых Гусенко был большой охотник.
Отмечу еще одного из партии «СТО»: это некто Гай-Меньшой, Адольф Георгиевич. С 1905 г. он был членом коммунистической партии. Работал в подпольи вместе с Троцким. До революции жил в Америке, работал там маляром. В революцию приехал в Россию. У большевиков он в последнее время перед ссылкой работал в Народном Комиссариате Иностранных дел. Когда то он писал в «Известиях» передовицы. Как человек грамотный он писал статьи и за малограмотного Калинина. В СЛОН он был сослан за «правый уклон» на десять лег. При встречах со мною он всегда называл себя «бедным Гаем». Поистине, он был бедным: совершенно не приспособленный для физического труда, с большим брюшком, которое мешало ему нагибаться при работе, он на «Овсянке» нажил еще фурункулы по всему телу и его, больного, все таки каждый день гоняли в лес. Много раз Гай — Мень-щой просил меня помочь ему, но я ничего не
124

мог сделать для него.

VII. КОНД — ОСТРОВ.

Назначение и население. Смертность. Самоубийства. Истязания. Духоборы. Голодание.

Назначение и население острова. За зиму на всех командировках Северных лагерей набираются тысячи искалеченных: у одного отрублены пальцы, у другого вся кисть руки, а то и обе кисти, — третий отрубил себе ступню, четвертый поражен цьшгой, пятый до того доработался, что от него остался буквально скелет обтянутый кожей, у шестого лектом отрезал обмороженные ноги и он, чудом, остался жив. Весной, когда открывается навигация, все такие заключенные — мужчины направляются на Конд
— остров и на другие «инвалидные командиров
ки», которых в СЛОНе двенацать; на Конд —
остров направляются совершенно потерявшие
трудоспособность, а на другие те, от которых
СЛОН еще надеется что — нибудь взять.
Конд — остров находится в Онежской губе Белого моря, в тридцати километрах от деревни Унежма, Архангельской губ. В до — революционное время на Конд — острове находился монашеский скит Соловецкого монастыря, а теперь там пункт 1-го отделения Северных Лагерей Особого Назначения.
Работая в ИСО, я многое уже знал о Конд
— острове: в делах видел цифры о массовой и
чуть не поголовной смертности на нем. Бесчи
сленное количество раз слышалось чекистское
выражение: «отправить на загиб, на Конд—■
остров», при чем и «загиб» и. «Конд — остров»
125
их устах звучали однозначуще* знал, что на Конд-остров отправляют не только инвалидов, но и совершенно здоровых (поскольку в СЛОНе люли могут быть здоровыми) — специально на скорый и бесшумный «загиб». Конд — остров представлялся мне могилою живых. Летом 1929 года по служебной командировке мне пришлось почти пять месяцев (с июня по октябрь) прожить на Конд — острове и самому.
Смертность. Летом 1929 года, когда я жил на Конд — острове, там было 620 человек, а зимовало на нем с 1929 на 1929 год — 4850 человек; 4.230 человек за зиму погибло. Еще страшней была зима с 1926 на 1927 г., когда там был начальником чекист РЕВА: тогда на Конд—'Острове умерли почти все заключенные* Сам Рева с открытием навигации приехал с Конд — острова на о. Солонки и доложил в управлении СЛп На, что «все шакалы подохли», в живых остались только он сам, 15 человек надзирателей и 3 красивые девушки, состоявшие в сожительстве с надзирателями.
Заключенные Конд — острова живут в трех местах: в пяти бараках при штабе пункта и на командировках «Абакумиха» и «Маковица»; на последней находится и веприменное приложение при всех отделениях и пунктах СЛ С На -штрафной изолятор. Кроме того имеется 40-50 заключенных с трудоспособностью 4-ой категории: они живут при маленьком смолокуренном заводике, которым заведывал инженер Крыжановский. Василий Васильевич (умер от тифа в :-<иму с 1929 на 1930 год). Работают тольно эти 40-50 человек,
126

все остальные сидят безвыходно в бараках, получают 300 грамм черного сырого хлеба, два раза в день воду, в которой варилось пшено и ничего не делзют. Последнее для СлОНа, как будто, странно, но они де^стгительно не работают: они стоят одной ногой уже в могиле.
Все полумертвые к?леки живут на Конд — острове в тэких же баряках, как и на лесных командировках; на «Абакумихе» и «Маковице» они еп'е хуже, потому что там не бараки, а землянки. В гомешениях грязь, сырость, смрад, вши... 90 проц. заключенных не имеют одежды и на них наодетк мешки с дырами для головы и рук. Обуви и головных уборов на них совершенно нет. По виду это не люди, а ходячие трупы: они до невероятности бледны и худы; неимоверно грязны; все в струпьях или в цын-готных ранах. Кондовские чекисты — над?ира-тели называют их уже не «шакалами», а «индейцами»... За 5 месяцев моего пребывания на Конд — острове, от 620 «индейцев» осталось в живых всего на всего 47 человек; выжили по преимуществу те, которые работали на смолокуренном заводе: они имели «четвертую категорию трудоспособности», а главное, они получали по 500 грамм хлеба. Сплошным .ужасом была, однако, и их жизнь.
Однажды я шел утром по берегу моря. Вдруг, откуда ни возьмись, подлетает ко мне 18-ти летний подросток Семенов — «Гражданин начальник», — каким то диким, раздирающим душу голосом, весь облитый слезами и кровью, обратился он ко мне ,а сам держал перед моими гла-
127
зами дрожащую, всю окрававленную левую руку с только что отрубленной кистью — «Гражданин начальник!.. Ну, ей — Богу, сто раз в день бьют десятники... ну, ни за что, гражданин начальник, бьют... Сами подумайте, гражданин начальник, дают только пятьсот грамм хлеба... Ну, разве можно выкорчевать 25 пней? А не выкорчуешь, — бьют, становят на пеньки, заставляют кричать: «я филон»... Наверно сто тысяч раз уже я прокричал «я филон»,.. Гражданин начальник, что мне делать?...»
Я свел его в «лазарет» к доктору Агаеву, Дженгиру. «Не знаю, что и делать», сказал Агаев: «места в лазарете нет, лекарств и перевязочных материалов тоже нет, а они каждый Божий день идут с отрубленными пальцами»..* Не прошло и недели, как Семенов умер от заражения крови. — «Заключенного Семенова, умершего от смерти, полагать умершим и списать со списочного состава заключенных вверенного мне Управлением СЛОН пункта», как сейчас помню текст приказа подписанного начальником пункта Новиковым, Александром Михайловичем.
Доктор Агаев тоже умер: от тифа, в зиму с 29-го на 30-й год. Отзывчивый и добрый Агаев был на Конд — острове единственным человеком, с которым я отводил душу. На Конд —остров его прислали «на загиб», так как он учавсвовал на Соловецком острове в голодовке «муссаватистов» (см. о них дальше). Вместе с ним было прислано еще 11 человек муссавати-стов. Остались ли они живы в зиму с 29 на 30 год, — не знаю. Во всяком случае, они с Конд
128

— острова уже никогда не возвратятся: ведь их
ИСО послало туда специально на «загиб». Ждать
этого ИСО долго не будет: голодный паек и
ежегодно свирепствующий там тиф быстро и
верно удовлетворят желание чекистов.
Характерное письмо бы."о прислано доктору Агаеву летом 1929 года. «Дорогой папа, писал ему маленький сын, я в школу ке хожу, потому, что ты контрреволюционер. Папочка, напиши мне, пожалуйста, письмо, что я не твой сын. А на САМОМ деле, папочка, я всегда люблю тебя и ты - мой папа: только письмо это мне надо, чтобы меня приняли в школу»... Если бы я в это время не был на Конд — острове, то Агаев письма бы не получил* оно было бы отослано обратно в Ганджу, но только не любящему сыну, а в ОГПУ, которое бы внесло адресата в списки «социально опасных»...
Прихожу с этим письмом к доктору Агаеву и говорю «Вам, дорогой Джангир, письмо от сына, но только вы его, — прибавляю шепотом,
— прочтите и сейчас же порвите»ь Агаев вынул из вскрытого конверта письмо и начал читать. У него нервно задергались губы, брызнули слезы, задрожали ру и с письмом и с громким, истерическим плачем, закрыв лицо руками, он упал на свой грязный топчан. Я побежал в «аптеку», взял большую дозу валериановых капель и принес их Агаеву. — «Успокойте доктора, сказал я «муссаватисту» Ризе, а сам поскорее ушел... Вечная память тебе, памятный и дорогой Джангир.

------------------------------------------
СМЕРТНОСТЬ В СЛОНЕ. Закончу свое описание СЛОНа тем же, чем кончается крестный путь заключенных в нем —смертью. Приведу цифры о количестве преждевременно и в великих страданиях умерших там на пользу и радость чекистов всех рангов и званий. Их, этих умученных, во славу и честь «мировой, социальной революции» было во всех Северных Лагерях Особого Назначения ОГПУ:
в 1925 —18.350;
в 1926 г —14.758;
в 1927 г, —29.450;
в 1928 г. —48.932; в 1929 г.—72.000.
Всего за пять лет умерших, убитых,, и наложивших на себя собственные руки было: —183.490 человек!... .
Людей этих нет, они умерли в страданиях, которых мы здесь не можем себе представить, а продукт их труда —лесной материал,, вероятно, еще цел: он здесь, за границей России. Может быть, сейчас, когда-я это пишу, , в домах,
выстроенных из этого леса, люди танцуют, смеются, поют, влюбляются, женятся... –Может быть, сейчас дети европейских и американских купцов, торгующими с коммунистами, катаются в автомобилях, купленных на деньги от торговли
этим лесом... .
Мутится в голове и цепенеет сердце от этого сопоставления".
191
.......................
"К 1 мая 1930 г. на всех 873 командировках по строевому списку Управления СЛОНА работало 662 257 человек заключенных - взрослых мужчин, женщин и подростков в возрасте от 13 до 17 лет". (С. 3)