17 марта, 17:27
Бахтин в своём описании Средневековья во многом опирался на увиденное им в Москве в конце 1920-х - начале 1930-х, когда русское Средневековье в лице крестьян заполонило город. Харахордин обращает на это внимание:
«В этой Москве Бахтин видел, как его друзья-умники были смяты и раздавлены захлестнувшей Москву крестьянской массой. Только в 1929-1933 годах более 2 млн крестьян переехали жить в бараки вокруг новых промышленных предприятий Москвы, и сначала резко произошла не индустриализация (как мы привыкли думать), а рурализация, окрестьянивание Москвы.
Именно тогда по 200 семей спали в одном бараке, границей между нарами или кроватями служили даже не перегородки, а простыни, а совокупление происходило на слуху, если не на глазах у всех. Матерщина с её вниманием только к отдельным частям перемешанных тел (а не к целостному и независимому человеку) захлестнула повседневную речь. Разъятое тело взяло верх над чистым, опрятным вежливым телом человека Нового времени. На волну грязи, матерщины, на тела раздавленных и расстрелянных умников-друзей Бахтин смотрел с ужасом, но описать всё это мог только аллегорически.
Бахтин писал о том, что вместо замкнутого тела современного человека, ограниченного кожей как границей, в средние века действует «разъятое тело»: внимание обращено к отдельным частям тела и их комбинациям. В крестьянско-средневековой Москве 1930-40-х нет «личности Я», а есть набор тел. Бахтин скрылся после лагеря в ссылке в Саранске и там пересидел остаток периода репрессий до возвращения в Москву в 1960-е, которая к тому времени переварила свалившееся на неё Новое Средневековье».
Читая экономического историка Роберта Аллена, увидел и у него ту же мысль про советские города 1930-х:
«Рост советских городов намного опережал рост бытовых ценностей, которые необходимы, чтобы сделать жизнь горожанина комфортной. Особенно сложной была ситуация в новых городах - таких как Магнитогорск, где люди жили сначала в палатках, затем в переполненных бараках или хибарах, сколоченных из отходов древесины и металлических частей и вкопанных в мёрзлую землю. Сферы муниципальных услуг не существовало вовсе.
В Москве ситуация была немногим лучше. Столица страны с ее метрополитеном и грандиозными общественными сооружениями стала моделью российского города, в черте которого более удачливые рабочие ютились в переполненных квартирах, а основная масса приезжих, подобно своим «собратьям по несчастью» в Магнитогорске, была вынуждена довольствоваться бараками, расположенных вдали от общественных транспортных путей, без водоснабжения, канализации, центрального отопления и электричества. Можно сказать, что деревня переселилась в город и город стал деревней».
(население Москвы выросло с 2 млн в 1926 г. до 4,1 млн человек в 1940 г., а Ленинграда - с 1,7 млн до 3,2 млн человек соответственно)