Судьба русского эмигранта Бориса Коверды, застрелившего в Варшаве 7 июня 1927 года советского полпреда Петра Войкова

20 июня 2021, 11:08
Мы уже рассказывали о громких политических убийствах в 20-е гг. прошлого столетия, которые стали эхом Гражданской войны в России. В 1923 году Морис Конради в Лозанне застрелил советского полпреда Вацлава Воровского и был оправдан швейцарским судом. В мае 1926 года Самуил Шварцбурд в Париже убил Симона Петлюру и также был оправдан.

Но судьба русского эмигранта Бориса Коверды, застрелившего в Варшаве 7 июня 1927 года советского полпреда Петра Войкова, сложилась иначе – польский суд приговорил его к пожизненному заключению. Правда, он был освобождён по амнистии через 10 лет, в 1937 году.

«Сегодня утром на главном варшавском вокзале произведено покушение на Войкова…Коверда произвел шесть выстрелов из револьвера. Одна пуля попала в сердце. Войков, хотя и смертельно раненый, не растерялся, и, выхватив револьвер, произвел четыре выстрела в убийцу. В момент ареста Коверда воскликнул: "Я действовал во имя России, не советской России, а – нашей Родины.

Личность убийцы установлена. Он – русский студент-монархист Борис Иванович Коверда, 19 лет. На допросе он заявил, что совершил убийство по политическим мотивам» («Последние новости» (Париж), 8 июня 1927 года)

Советская печать очень бурно отреагировала на убийство Войкова и обвинила в организации преступления Великобританию (напомним, что летом 1927 года полным ходом шла кампания «Наш ответ Чемберлену» :
«Зверское убийство из-за угла советского полпреда не случайно. Оно полно большого и жуткого смысла. Оно является новым звеном в цепи преступления врагов СССР, цепи подлогов, мошенничеств, наглых ультиматумов, разбойничьих налетов. Оно произошло вскоре после разрыва англо-советских отношений, после грязных и дерзких нот и заявлений Чемберлена… Мы еще не знаем всех подробностей дикого, кровавого дела. Мы еще не знаем, чья рука направляла револьвер убийцы, каковы тайные нити позорного преступления. Но мы ни на минуту не сомневаемся, что такое преступления не могло произойти помимо участия тех, кто возглавляет борьбу против страны Советов, кто является застрельщиком всей международной реакции. Мы очень хорошо знаем погромную роль английского консервативного правительства» («Правда», 8 июня 1927 года).

Через 3 дня после убийства, 10 июня, в центральных советских газетах было опубликовано сообщение ОГПУ:
«В виду открытого перехода к террористической и диверсионно-разрушительной борьбе со стороны монархической белогвардейщины, действующей из-за рубежа по указке и на средства иностранных разведок, коллегия ОГПУ постановила опубликовать приговор о высшей мере наказания – расстреле – вынесенный на заседании от 9 июня»  

По данному постановлению было расстреляно двадцать человек, в том числе князь Павел Долгорукий. Безусловно, это решение было принято не только из-за убийства Войкова – в 1927 году в СССР было совершено несколько терактов и убийств партийный функционеров. Но у Русского зарубежья такие действия советской власти вызвали шквал критики, журналисты заговорили о возобновлении красного террора.

Дело Коверды рассматривал  в особом порядке («доразным» судом), поэтому решение было вынесено уже на второй день процесса:
««Доразный» суд в Польше – это нечто вроде наших полевых судов. Его особенность состоит в том, что он знает два наказания: смертную казнь и бессрочную тюрьму. Апелляций на его решения нет. В случае разногласия между судьями (их трое), дело передается на пересмотр в обыкновенный суд: «доразный» суд должен вынести приговор единогласно. Гражданские иски в этом суде не могут предъявляться. Передача дела Коверды в «доразный» суд тем самым исключила возможность выступления на суде гражданскими истцами представителей большевиков и тем более их участие в следствии, на что, как писали газеты, власти уже дали согласие. Зато над Ковердой повисла угроза смерти…
В зале стоял гул голосов и шум двигавшихся стульев, когда конвоируемый двумя городовыми с ружьями был введен подсудимый. Мальчик, без признаков усов, слабенький, щупленький, с застенчивой улыбкой, в дешевеньком костюмчике, тщательно причесанный с пробором, сел, не знаю, куда девать руки.

Председатель. –  Подсудимый, какой вы национальности?
Коверда. –   Русский.
Председатель. –  Чей вы подданный?
Коверда. –   Не знаю.
Председатель. –   А отец, чей подданный?
Коверда. –  Не знаю

…После обеденного перерыва, дал свои показания обвиняемый:
«Я лично видел тот хаос, который начался после большевистского переворота, видел все безобразия и зверства большевизма. На моих глазах большевики бросили машиниста в печь паровоза за то, что отказался вести поезда. Инстинктивно я чувствовал уже в течение последних двух лет, что нужно действовать, что нужно бороться с бандой международных злодеев. Я хотел ехать в советскую Россию, чтобы там бороться с большевиками. Это была моя первая мысль. Но мне сильно мешали выполнить ее материальные обстоятельства, а кроме того, я не мог нелегально пробраться через границу. Тогда я решил ехать легально.  Я чувствовал, что нужно что-то сделать, нужно помочь своей родине. Когда я не получил визу в советском посольстве в Варшаве, я решил убить Войкова, как представителя той банды, которая разорила мою родину и погубила столько жизней» («Последние новости» (Париж), 19 июня 1927 года).

Процесс завершился 16 июня, Коверда был приговорён к пожизненному заключению, но суд постановил обратиться к польскому президенту с просьбой смягчить наказание до 15 лет тюрьмы.

В СССР приговор вызвал бурю негодования – советские журналисты указывали не только на его мягкость, но и на поспешность вынесения решения:
«Как известно, судопроизводство чрезвычайного суда предполагает значительно упрощенный следственный процесс, не только не выяснивший, но и намеренно затушевавший все нити преступления. Очевидно, именно в этом и заключалась цель передачи дела в чрезвычайный суд. Благодаря такой процедуре можно было устранить «лишние» и «неудобные» вопросы, которые могли бы навести следствие на следы преступления, ведущие к таким инстанциям, как в Польше, так и не ее пределов, разоблачать которые было бы невыгодному польскому правительству. Быстрота судопроизводства необходима была польскому правительству отнюдь не для удовлетворения законных требований правительства СССР, а для скорейшего и наиболее верного сокрытия всех нитей преступления» («Известия», 17 июня 1927 года)