Служил Советскому Союзу

Подполковник Липский производил сюрреалистически-отталкивающее впечатление человека, ожидающего то ли удара доской сзади, то ли повышения по службе за удачно написанный донос.

Он действительно был странным офицером на фоне бравых гарнизонных лупней, удачно переведшихся в штаб из ЗАБВО – забытых богом военных округов.

Каждый день, все четыре года нашей совместной службы, он рассказывал один и тот же анекдот. В конце анекдота он начинал весело трястись, призывно кивать головой и многозначительно подмигивать, приглашая оценить тонкость юмора. Первый раз я кисло улыбнулся. Следующие десять-пятнадцать повторов я думал, что он издевается, такой тонкий штабной дембелизм старшего офицера по отношению к младшему. Через месяц закралась мысль, что это испытание на психологическую устойчивость, пытка, называемая «музыкальной шкатулкой». Месяца через три, на сотом прослушивании возникла уж совсем бредовая мысль, что это хитрая маскировка. Пишет человек по ночам, как Солженицын, что-то монументальное, правдивое и уже потому антисоветское, ну и приходится маскироваться, чтоб никто не заподозрил – вынужден строить из себя дурака. Что подполковник Липский действительно просто дурак, я, романтический и человеколюбивый тогда еще юноша, понял гораздо позже.

Другой странностью было его разглядывание целомудренных фотографий в «Огоньке» советских гимнасток. Подполковник начинал похотливо ерзать, хлюпать углом рта, сучить уставными ботинками. Когда я проник в архив, то не отказал себе в удовольствии заглянуть в его личное дело и «сезам» открылся с элегантной простотой. Оказывается лейтенант Липский начал свою службу в КГБ. Далее следовал рапорт «Лейтенант Липский, имея жену и ребенка, вступил в половую связь с посторонней женщиной. На дознании вел себя неискренне, пытался скрыть обстоятельства дела…».

Какие уж там могли быть таинственные обстоятельства – я не понял, на мой неизвращенный взгляд за последние десять тысяч лет обстоятельства в этом нехитром деле не менялись. Едва ли ёбкий лейтенант КГБ проводил соития в комнате смеха или стоя в гамаке. В результате такого чудовищного преступления лейтенанта выгнали из рядов КГБ, ему пришлось год проработать на простом советском заводе, что ему сильно не понравилось. Усилиями жены-рогоносицы, все понявшей и потому простившей, Липского пристроили в ряды бездельников Советской армии, где он с благоприобретенным синдромом «прищепки на пипиське» и ждал пенсии по выслуге 25 лет сидения на жопе.

Дни обороны родины он проводил однообразно, говорил с женой по телефону, причем успевал повторять только одну фразу раз в пять минут «Ну подожди, ну дай я скажу», или вслух мечтал, что он сделает, когда уйдет на пенсию. Планы были наполеоновские, главным было разобрать радиодетали. Радиолюбители бывают двух типов – любители радио и любители деталей. Первые делают приемники, а такие фрондеры-аутисты, как я – даже радиохулиганские передатчики. Вторые собирают радиодетали. Подполковник принадлежал ко второй категории, всю жизнь собирая отпаянные с старых телевизоров уродские зеленые резисторы, высохшие конденсаторы, перегоревшие радиолампы, норовящие упасть на ногу пудовые трансформаторы и прочие радиоошметки. Впрочем в нагрудном кармане, рядом с партбилетом, у него хранилась вырезка из журнала «Радио» 1968 года со схемой мелодичного дверного звонка на двух транзисторах. Наши доверительные отношения достигли того, что он не только мне ее показал, но и спросил, не стоит ли заменить транзисторы МП40 на более современные КТ315.

Еще Липский страдал фармакологической доверчивостью и ипохондрией, постоянно ел какие-то разноцветные таблетки из красивых коробочек.

Болела голова – принимал таблетку от головы. Через полчаса начинало болеть сердце – принимал таблетку от сердца. Еще через полчаса с сожалением говорил: «Странно, опять голова разболелась…» и принимал еще таблетку от головы. Потом опять от сердца… После проглоченных им дюжины взаимоисключающих одновременный прием таблеток, я попросил парторга майора Сашку, йога и философа-примитивиста, объяснить Липскому, как коммунист коммунисту, что вредно гонять сердечно-сосудистую взад-врепед. «А ну его» - отмахнулся майор Сашка: «У него вчера разболелось и голова, и сердце, и что-то внутри, и живот, и желудок… Так он высыпал на ладонь горку разноцветных своих пилюлек, от всего, кроме воспаления коленной чашечки, я и сказать ничего не успел, как он разом их заглотил и водичкой запил. Ну у него только глаза выкатились и стали, как у Крупской, зато просидел часов пять молча и не шевелясь, глядя на портрет Андропова»

Подполковник был главным стукачом части, постоянно бегал к замполиту с доносами. Учуяв, что меня могут сделать комсоргом, как единственного молодого офицера, не достигшего 28 лет, я моментально рассказал Липскому о гонениях на прекрасного писателя Зощенко и нелюбимую мной, но хоть на этот случай сгодившуюся, Ахматову. Подполковник ерзал, с трудом дослушал до моей гневной филиппики «вот так, ни за что, затравили дворянина, знающего пять языков…» и прыснул к замполиту. Не уверен, что мои старшие товарищи по оружию знали такие скоромные слова, как «Зошенко» и «Ахматова», а только комсоргом меня не назначили, презрев всякие понятия субординации и отдали эту лакомую должность, чреватую получением лишних картонных подметок на уставные ботинки, юному прапорщику по кличке «Семимесячный».

Скоро подполковник достиг заветного «25 лет беспорочной службы», но его наполеоновским планам не суждено было сбыться. В первый день пенсии подполковник отправил жену на рынок за закуской к дембельскому проставлению, а сам сел тереть хрен. Вернувшись, жена долго и безуспешно звонила и дубасила в дверь, потом, «выручай солдатская смекалка», сообразила открыть дверь своим ключом. Подполковник сидел на кухне с корешком хрена в руках, ничего не говорил, только лучезарно улыбался в стиле «и Пастернак смотрел испуганно и робко…». Так его с корешком хрена в руках и увезла скорая помощь в отделение неврологии, инсульт.

Последний раз Липского я встретил через пару месяцев после его оригинального дембеля в поликлинике, за несколько дней до его кончины. Увидев меня, он заулыбался половиной перекошенного лица, призывно закивал головой, невесело затрясся, пытаясь что-то рассказать. В беспомощном шипении мне послышалось что-то знакомое и я узнал слова анекдота, пронесенного подполковником сквозь наши боевые годы.

Говорят, что от обычного человека остается только тире между двумя датами. А от подполковника Липского осталась еще и целая кучка неразобранных радиодеталей и анекдот, смешной, как вся его жизнь:

Человек выпил кружку пива, потом нассал в нее, кинул дохлую муху и вернул бармену, ну потому что муха. А бармен муху вынул и пиво подал другому клиенту. Клиент выпил и стоит охуевший. Бармен его спрашивает: «Вы чего ждете?», а тот отвечает: «Да вот жду, когда будет бутерброд с говном!»