Смерть князя Игоря: легенды и реальность

О смерти Игоря древнерусское сказание рассказывает так: «В се же лето (6453/945 года) рекоша дружина Игореви: «отроци Свенелжи изоделися суть оружьем и порты, а мы нази; поиди, княже, с нами в дань, и да ты добудеши и мы». И послуша их Игорь, иде в Дерева в дань, и примышляше к первой дани (собранной Свенгельдом и его отроками), и насиляще им (творили насилие над древлянами) и мужи его; возьемав дань, поиде в град свой. Идущу же ему вспять (на обратном пути), размыслив рече дружине своей: (идете с данью домови, а я возвращаюся, похожю и еще). Пусти дружину свою домови, с малом же дружины (с малой дружиной) возвратися, желая больше именья. Слышавше же деревляне, яко опять идеть, сдумавше со князем своим Малом: «аще ся ввадить (если повадится) волк к овцем, то выносить все стадо, аще не убьють его; тако и се, аще не убьем его, то вся ны (всех нас) погубить»; и послаша к нему, глаголюще: «почто идеши опять? поимал еси всю дань». И не послуша их Игорь, и вышедше из града Изкоростеня деревляне убиша Игоря и дружину его; бе бо их мало».

Важные подробности добавляет Лев Диакон (вкладывая их в уста императора Иоанна Цимисхия): «Не упоминаю я уж о его [Игоря] жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев, он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое». Отсутствие в древнем русском сказании этих подробностей (в том числе факта казни Игоря, а не гибели его в стычке), о которых в третьей четверти Х в. были хорошо осведомлены далеко за пределами Киевской Руси, в частности в Константинополе, заставляет предполагать довольно позднее его возникновение – не раньше первой половины XI в.

Почему Игорь отправился по «древлянскую» дань?

Присоединение к Киевской Руси – Карпатского княжества, до Телича включительно, было прямым и необходимым следствием заключения Игорем договора 944 года с греками.

Признанный византийскими властями верховным «архонтом Росии», Игорь имел полное право претендовать на наследство «светлых князей». Возможно, ему даже не пришлось применить силу.

Местные «светлые князи русские» могли добровольно перейти под его руку, ибо:

во-первых, Игорю теперь принадлежала монополия на торгово-политические сношения с Византией во-вторых, подданство у киевского князя служило более надежным щитом от набегов венгров, чем эфемерное покровительство Олега II, который сам нуждался в защите.

На мирный характер присоединения к Киеву карпатских земель, кажется, указывает былинный цикл о Святогоре. Этот карпатский богатырь, олицетворяющий былую мощь державы «светлых князей», не только не враждует с киевским витязем Ильей, но становится его побратимом и перед смертью отдает ему свой меч вместе с частью непомерной силушки.

Сложнее объяснить, почему Игорь с таким постоянством поддерживал Олега в его борьбе с венграми, несмотря на непрекращающиеся неудачи военных предприятий «светлого князя».

На мой взгляд, здесь могли сыграть роль следующие обстоятельства. Во второй четверти Х в. набеги венгерской орды представляли наиболее серьезную внешнюю угрозу для большинства государств и народов континентальной Европы.

На северо-западе венгры совершали нападения на Эльзас, Лотарингию, Бургундию и Лангедок, терзали Тюрингию и лужицких сербов; на юго-западе опустошали Ломбардию, Умбрию, Тоскану, доходя до самого Рима; на севере от них с трудом отбивались чехи, на юге – сербы, хорваты и болгары.

Сопредельные с Венгрией славянские народы страдали от венгров особенно сильно. Гардизи пишет: «…И они [венгры] побеждают славян и всегда одерживают верх над славянами и рассматривают их как источник рабов». Вполне вероятно, что Игорь стремился обезопасить от венгерских набегов западные границы Киевской Руси, которые во второй половине 940 годах пролегли по северным отрогам Карпат. Не исключено также, что в Киеве за Олега могла ходатайствовать Ольга: как мы помним, моравское предание говорит о неизменной приязни и даже родственных связях киевской княгини со «светлым князем».

Тот же источник способен пролить свет на историческую основу древнерусского сказания о походе Игоря «в Дерева».

Пресловутая «жадность» Игоря и ропот его дружинников на свою нищету уже не выглядят беспричинными ввиду непрерывных военных поражений русов в Моравии (и напротив, летописная дата «в лето 6453» (945 г.), выставленная перед новеллой о поездке Игоря по древлянскую дань, очень плохо согласуется с мотивировкой этой экспедиции; ведь прошел всего год, как русы взяли с греков «дань», превосходящую ту, «еже имал Олег».

Когда же Игорева дружина успела пообноситься?

Таким образом, сказание о древлянской дани дает основание утверждать, что между вторым царьградским походом Игоря и его походом «в Дерева» пролегло несколько лет).

По всей видимости, именно растущие военные расходы и подготовка к новому, совместному с Олегом, походу против венгров побудили Игоря «нача мыслить на деревляны, хотя примыслити большую дань», несмотря на то, что право сбора «древлянской» дани было отдано Свенгельду.

Народные предания о смерти князя Игоря

Единственной порукой достоверности летописного рассказа о смерти Игоря служит заключительная фраза: «И погребен бысть Игорь и есть могила его у Искорстеня града в Деревех и до сего дне».

В первой половине XVIII в. коростеньский курган – «древлянскую могилу» Игоря – видел Татищев и описал его так: «При городе Коростене есть холм весьма великой на ровном месте близ речки, и доднесь так называется, которой и я в 1710 году, идучи из Киева с командою, осматривал; каковых хотя повсюду много находится, особливо на Донце скифские… но величиною подобного ему не видал, кроме что у села Царевщины близ Волги, при устии реки Сока». Из этих слов прекрасно видно, как работает народное воображение. Окрестности Коростеня усеяны курганами. Один из них значительно больше других – «народному краеведению» этого довольно: вот она, Игорева могила! Согласно «Повести временных лет», в XI – XII вв. в Киеве показывали сразу две могилы вещего Олега, а Новгородская летопись знала еще одну – в Ладоге.

Летописное известие о наличии «Игорева кургана» возле древлянского Коростеня удостоверяет лишь бытование в этих местах уже в конце XI – начале XII в. народной легенды. Кажется, в общих своих чертах она дожила до наших дней. По свидетельству А. Членова, в 1980-х гг. хуторяне Игоревки, расположенной в нескольких километрах от современного Коростеня на Уже, показывали ему ни более ни менее, как точное «место» пленения Игоря, сопровождая экскурсию драматическим рассказом о том, как Игоря с дружиной древляне «гнали ночью. Те в Киев ускакать хотели, да их в болото загнали. Кони в трясине увязли. Тут их в плен и взяли. Вон оно, то самое место – его из рода в род все знают» (Членов А. По следам Добрыни. М., 1986. С. 75).

Истоки этой легенды никоим образом не могут уходить глубже последних десятилетий XI в. (хотя всего вероятнее, она значительно моложе), когда в военной организации русских дружин совершился коренной переворот. Именно в это время основная масса княжеских дружинников пересаживается на коней, тогда как ранее, в IX – X вв., согласно показанию современных источников, они сражались преимущественно в пешем строю, а дальние походы совершали по воде, в ладьях. (В летописи первыми в конный поход выступают воины Владимира Ярославича: «Иде Володимер, сын Ярославль, на Ямь, и победи я. И помроша кони у вои Володимерь…» (статья под 1043 г.).

Однако остается неизвестным, бились они с ямью верхом или, по обычаю, перед боем спешились.

Первое конное сражение упоминается только под 1069 г., когда в битве с половцами под Сновском князь Святослав Ярославич с дружиной «удариша в конь».) На то, что этот способ передвижения был основным и в середине Х в., указывает между прочим факт прибытия к Ольге древлянских «лучших мужей, числом 20», которые «присташа под Боричевым в лодьи», то есть добрались из «Деревьской земли» до Киева водным путем. Таким же способом, несомненно, отправился из Киева «в Дерева» и Игорь с дружиной. Его бешеная скачка по болоту оказывается на поверку печальным свидетельством того, что жителям Игоревки «из рода в род» плохо преподавали историю.

Наглядное представление о том, до какой степени народные предания могут исказить реальные события, дают труды фольклориста Н. И. Коробки. В конце XIX в. он объездил Овручский уезд (территория древней Древлянской земли), записав множество местных легенд об Игоре и Ольге, в которых княгиня-мстительница за своего убитого мужа неожиданным образом превращена в его врага и убийцу (Коробка Н.И. Сказания об урочищах Овручского уезда и былины о Вольге Святославиче. СПб., 1908. С. 2–6).

Причем далеко не каждая легенда признает их супругами. Что же касается конкретных обстоятельств смерти Игоря, то тут народная фантазия поистине неистощима. Одни сказания сажают Игоря на место князя Мала в осажденный Ольгой Искоростень или в некий безымянный город. Осада длится семь лет. Наконец Игорь решается бежать через вырытый подземный ход, но на выходе из подкопа его уже поджидают воины вещей Ольги, которые и убивают князя.

В других преданиях Ольга собственноручно приканчивает Игоря в пылу ссоры или не узнав его в чужом платье. Пожалуй, наибольшей оригинальностью, если не сказать – экстравагантностью, отличаются действия Ольги в сюжете об убийстве Игоря во время купания. Ольга едет с войском по берегу реки и видит купающегося Игоря. Вид голого мужчины вызывает у нее отвращение, и она велит убить его. Игорь бросается бежать, но его настигают. Над могилой мужа Ольга приказывает насыпать большой курган. Кстати, Коробка свидетельствует, что «Игоревы курганы» имелись возле каждого села, где бытовали подобные легенды. Замечательно и то, что самый богатый материал об Ольге-мужеубийце исследователь собрал в местечке Искоростень, где, казалось бы, память о подлинных событиях должна была храниться наиболее бережно. Между тем к истории эти предания не имеют никакого отношения.

Еще один пример «народного краеведения» дает новгородское летописание. В Новгородской земле XII – XIII вв. имелась своя «Деревская пятина» с градом Коростенем, в связи с чем в позднейших новгородских летописных сводах появились записи о том, что Игорь был убит «вне града Коростеня близь Старыя Русы» (Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 171–172).

Позднее новгородский Коростень был отождествлен с Торжком, благодаря чему в XVIII в. на гербе этого города появились три голубя и три воробья – символ дани, потребованной Ольгой с каждого жителя Коростеня. Это свободное перемещение «Деревьской земли» с юга на север свидетельствует, что в посленесторовскую эпоху настоящие «Дерева» окончательно превратились для русских книжников в некое мифическое Лукоморье, которое можно поместить где угодно – хоть в «заморье», хоть у себя под боком. Конечно, подобного не могло бы случиться, принадлежи мятежные «Дерева», в которых нашел свою смерть князь Игорь, к Киевской Руси.