Убийство Агриппы Постума: слухи и история авторитарных режимов

12 апреля 2015, 12:06
Две тысячи лет тому назад, 19 августа 14 г. н.э., Цезарь Август, основатель Римской империи, скончался, не дожив примерно месяца до 76 лет.

Две тысячи лет тому назад, 19 августа 14 г. н.э., Цезарь Август, основатель Римской империи, скончался, не дожив примерно месяца до 76 лет.

Рим и Италия пребывали в спокойствии уже много лет, но всё же дом, в котором он умер, оцепили стражей, и новостей не оглашали, пока не прибыл преемник императора и не принял командование гвардией.

После победы в гражданской войне за сорок с лишним лет до того Август стал представлять свой режим как возвращение к законному порядку.

Был восстановлен древний и стародавний государственный строй , писал впоследствии лояльный историк Веллей Патеркул, а золотые монеты провозглашали Восстановлены законы и права римского народа .

Сам Август утверждал в автобиографической надписи, что имел власти не больше, чем его коллеги в разнообразных должностях, а только превосходил их всех авторитетом .

Формально он не уклонился от истины, но Август не заострял внимание на том, сколько разных должностей он сосредоточил в своих руках. В течение всей жизни он принимал полномочия только на ограниченный срок и долгое время утверждал, что не передаст их наследнику.

Но хотя формально монархия никогда не была установлена, а говоря словами Тацита названия магистратур оставались теми же , никто уже не ждал, что Август когда-нибудь сложит полномочия и даст отчет народу.

Все понимали, что принцепс - первый гражданин , как стали называть Августа, назначит себе преемника, да и как мог кто-либо, унаследовавший имя Цезаря, верность солдат и миллиарды в кассе, не получить верховную власть?

Привыкли и к той мысли, что преемником может стать только член правящей семьи: это даже устраивало римский нобилитет, ведь признав первенство за Цезарями, можно было не признавать его ни за кем больше.

В самой правящей семье, однако, мира и согласия не было. За десять лет до смерти Август, после долгих колебаний, усыновил старшего сына своей жены, Ливии, от первого брака Тиберия Клавдия Нерона.

Тиберий был более всех готов к тому, чтобы сменить Августа у руля правления: лучший полководец своего времени, яркий оратор, отпрыск одного из знатнейших родов Рима, он и без поддержки отчима мог бы стать кандидатом на верховную власть.

Однако для Августа этот выбор едва ли был легок, и поговаривали, что в его окружении есть партия, которая хотела бы видеть у власти кровных родственников первого принцепса.

С уверенностью можно сказать, по крайней мере, что Август до последнего стремился найти для своих потомков место в схеме наследования, и общественное мнение считало это естественным.

Энциклопедист Плиний Старший считал признаком неудачливости Августа в семейных делах то, что ему наследовал сын его врага (отец Тиберия сражался против будущего принцепса в годы гражданских войн).

Тиберию было приказано усыновить своего племянника Германика, внука сестры Августа, женатого к тому же на внучке прицепса, а сам Август одновременно с Тиберием усыновил своего шестнадцатилетнего внука Агриппу Постума.

Однако спустя всего четыре года Август изгнал Агриппу Постума из семьи и сослал его на крошечный и пустынный остров Планазию (совр. Пьяноза, невдалеке от острова Эльба, места ссылки Наполеона).

Судя по тому, что пишет о нем Тацит, это был сильный и грубый юноша, не успевавший в учебе едва ли такому можно было доверить власть, но в преступном поведении он замечен не был, и ссылку приписывали влиянию Ливии.

Одновременно в ссылку по обвинению в прелюбодеянии была отправлена сестра Агриппы, Юлия, вместе со своим знатным мужем, якобы закрывавшим глаза на похождения жены. Мать Агриппы и Юлии, единственная дочь Августа и когда-то жена Тиберия, Юлия Старшая, находилась в ссылке по аналогичному обвинению еще со 2 г. до н.э. Обвинения в аморальном поведении тогда, как и сейчас, были удобнее обвинений в заговоре.

Повествование античных историков о последних годах жизни Августа и восшествии на престол Тиберия полно пересказа слухов о замыслах вернуть из ссылки Агриппу Постума, о нарастающей вражде Тиберия и Германика, о зловещей роли Ливии, дурной мачехи рода Цезарей , как назвал ее Тацит.

Историки нового времени традиционно критиковали за это своих античных предшественников, в особенности Тацита. Современная наука об античности формировалась в немецких университетах XIX века, под влиянием гегельянских идей.

История, основанная на сплетнях, ходивших в римском образованном обществе, казалась исследователям когда тривиальной, когда прямо недостоверной: Тацита обвиняли в том, что он прибегал к ссылке на слухи, чтобы придать авторитет собственным выдумкам, или, в лучшем случае, в готовности верить любым компрометирующим императоров слухам. Однако тщательное чтение Тацита постепенно убедило ученых, что он отнюдь не был прямолинейным оппонентом императорской власти, а опыт диктатур двадцатого века заставил задуматься о том, как писать историю авторитарных режимов.

Проблему осознавал еще Кассий Дион, автор написанной в начале третьего века истории Рима с древнейших времен на греческом языке. Описывая формирование нового режима при Августе, он между делом замечает:

Нельзя, однако, одинаково рассказывать о событиях до и после падения республики. Ведь прежде все, даже случавшееся где-нибудь вдали, доводилось до сведения сената и народа. И поэтому все знали о том, что происходит, а многие писали об этом; так что правду о событиях, даже если у некоторых писателей изложение в сильной степени обусловлено страхом и симпатией, дружбой и враждой, можно найти тем или иным путем хотя бы у других авторов, писавших о том же самом, или в государственных анналах. По прошествии же этих времен дела стали совершаться в тайне и безгласности, а если когда-то что-то и обнаруживается, то этому не верят за отсутствием доказательств и подозревают, что все говорится и делается по желанию тех, кто в данный момент властвует, и их соправителей. Поэтому болтают о многом, чего не случалось, и не знают многого, что несомненно совершалось, и обо всем, как говорится, трезвонят не так, как это происходило. И конечно, величина державы и обилие событий создают большую трудность для точного представления о них. Ибо и в Риме постоянно что-то приключается, и многое происходит в подчиненных ему странах, а на враждебной территории случается постоянно и, так сказать, ежедневно то, о чем нелегко узнать достоверно кому-нибудь, кроме участников событий; а большинство людей и вовсе не слышит о том, что произошло. Поэтому и я буду рассказывать о последующих событиях, достойных упоминания, согласно официальным сообщениям происходили ли они так, или как-нибудь иначе. Однако к этому будет прибавлена доля моих рассуждений, насколько это дозволено и насколько я мог догадаться о чем-то большем, или по многим прочитанным сплетням, или благодаря услышанному и увиденному (перевод Н.Н. Трухиной).

У историка, желавшего разобраться в реалиях власти, а не повторять официальную версию, просто не было выбора, кроме как обращаться к слухам, ходившим среди осведомленных людей в Риме. Это особенно важно в случае режима подобного ранней Римской империи, в котором формальное описание стародавнего государственного строя неадекватно объясняло структуру власти.

Великий историк Римской империи сэр Рональд Сайм понял это на примере самой демократической в мире сталинской Конституции 1936 г.

Нашему поколению это может быть понятнее на примере эволюции российской политической системы после 2000 года.

Многие из приводимых Тацитом слухов, разумеется, не имеют отношения к тому, что происходило в реальности. Про некоторые можно даже сказать это с уверенностью. Однако механизм их возникновения позволяет нам лучше понять, как функционировало политическое общество.

Судьба Агриппы Постума в год смерти его деда послужит нам хорошим примером.

Тацит сообщает, что незадолго до смерти Август открывшись лишь нескольким избранным и имея при себе только Фабия Максима, отплыл на Планазию, чтобы повидаться с Агриппой: здесь с обеих сторон были пролиты обильные слезы и явлены свидетельства взаимной любви, и отсюда возникло ожидание, что юноша будет возвращен пенатам деда (пер. А.С. Бобовича).

Как якобы, Фабий Максим (один из знатнейших людей Рима и примерный ровесник Августа) проговорился жене, та сказала Ливии. Вскоре Фабий умер, и подозревали, что он вынужден был покончить с собой, когда о его болтливости стало известно императору.

История маловероятная: престарелый Август никак не мог отправиться в морское путешествие без множества слуг, поездка на Планазию даже при попутном ветре заняла бы много дней и жена наверняка заметила бы его отсутствие в городе. Сохранившаяся надпись того года, однако, дает нам представление о том, откуда возник слух.

Жреческая коллегия Арвальских братьев, справлявшая малопонятный к тому времени архаический ритуал, имела полезную для нас привычку записывать протоколы своих встреч и жертвоприношений на камне в священной роще. Эти записи служат одним из основных источников по римской хронологии. Протокол от 14 мая 14 г. сообщает о встрече членов коллегии, чтобы кооптировать на вакантное место Друза, сына Тиберия.

Возможно именно потому, что это было важное событие для императорской семьи, заседание перенесли в официальную резиденцию верховного понтифика, то есть в дом самого Августа. Однако помимо Тиберия и Германика, которые отсутствовали в Риме по государственным делам, встречу пропустили Август, по идее находившийся в том же доме, и никто иной, как Фабий Максим. Скорее всего, отсутствие двух стариков, умерших в течение трех месяцев от этой встречи, объяснялось просто нездоровьем.

Однако мы можем понять нечто важное о состоянии римского общества в последние дни жизни Августа из того, что осведомленные люди не нашли лучшего объяснения отсутствию принцепса, чем тайная поездка на необитаемый остров для пересмотра планов престолонаследия: доверие к официальной информации было подорвано в корне, а вся политика строилась вокруг решений и здоровья одного человека.

Российское общество пережило во многом аналогичный опыт месяц назад: Кассий Дион указал на родовые черты распространения информации при авторитарном режиме с исключительной точностью.

То, что Тацит, сам бывший консул и член императорского совета, повторяет слухи о тайной поездке по прошествии целого века, показывает, как мало изменилось к его собственному времени. И действительно, когда император Траян умер в 117 г., в маленьком городке Селинунт в Киликии, на южном побережье Малой Азии, его решение о преемнике слышала только жена, и многие подозревали, что Траян был отравлен, а завещание подделано. Отец Кассия Диона, в бытность киликийским наместником, уверился в этом по воспоминаниям местных жителей, а некоторые современные историки считают, что версию заговора подтверждает могильная надпись: виночерпий и телохранитель Траяна, Ульпий Федим, умер в Селинунте одновременно со своим императором. Однако Траян был тяжело болен уже некоторое время, его преемник был его ближайшим родственником, оставленным командовать главной армией империи, а одновременная смерть виночерпия может объясняться просто общей заразой или местной едой: устойчивые слухи вновь больше говорят нам об атмосфере неведения и недоверия, чем о том, что произошло на самом деле.

Реабилитации Агриппы Постума так и не случилось: сразу же после смерти Августа он был убит. Тацит сообщает об этом так:

Первым деянием нового принципата было убийство Агриппы Постума, с которым, застигнутым врасплох и безоружным, не без тяжелой борьбы справился действовавший со всею решительностью центурион. Об этом деле Тиберий не сказал в сенате ни слова; он создавал видимость, будто так распорядился его отец, предписавший трибуну, приставленному для наблюдения за Агриппой, чтобы тот не замедлил предать его смерти, как только принцепс испустит последнее дыхание. Август, конечно, много и горестно жаловался на нравы этого юноши и добился, чтобы его изгнание было подтверждено сенатским постановлением; однако никогда он не ожесточался до такой степени, чтобы умертвить кого-либо из членов своей семьи, и считали маловероятным, чтобы он пошел на убийство внука ради безопасности пасынка. Более вероятным казалось, что Тиберий и Ливия он из страха, она из свойственной мачехам враждебности поторопились убрать внушавшего подозрения и ненавистного юношу.

Центуриону, доложившему, согласно воинскому уставу, об исполнении отданного ему приказания, Тиберий ответил, что ничего не приказывал и что отчет о содеянном надлежит представить сенату. Узнав об этом, Саллюстий Крисп, который был посвящен в эту тайну (он сам отослал трибуну письменное распоряжение), боясь оказаться виновным ведь ему было равно опасно и открыть правду, и поддерживать ложь, убедил Ливию, что не следует распространяться ни о дворцовых тайнах, ни о дружеских совещаниях, ни об услугах воинов и что Тиберий не должен умалять силу принципата, обо всем оповещая сенат: такова природа власти, что отчет может иметь смысл только тогда, когда он отдается лишь одному (пер. А.С. Бобовича с исправлениями).

Хотя Тацит и передает слухи об ответственности Тиберия, он, по-видимому, не дает им веры, и возлагает вину на Саллюстия Криспа (между прочим, внучатого племянника и наследника историка Саллюстия) и Ливию. Это было, для него, преступление принципата, а не принцепса; следствие системы, а не только человеческих качеств. Если бы Тиберий отдал приказ сам, Саллюстию едва ли пришлось бы уговаривать его отказаться от публичного расследования. Трудно сказать, прав ли римский историк в своей оценке: едва ли он мог иметь надежные сведения о разговорах между Саллюстием, Ливией и Тиберием, а обещание публичного расследования могло быть приемом для сокрытия собственной вины, как это часто бывает. Однако он безусловно прав в том, что передает слухи: если власть построена на сокрытии информации, а веры официальным сообщениям быть не может, рассуждения подобные приводимым Тацитом начинают жить собственной жизнью и становятся единственной доступной обществу политической реальностью. А если когда-то что-то и обнаруживается, то этому не верят за отсутствием доказательств .

Финал истории был закономерен.

Раб Агриппы, по имени Клемент, внешне похожий на убитого, стал выдавать себя за него и готовить восстание против Тиберия в Италии.

Так как истина утверждает себя доступностью взорам и временем, а ложь неопределенностью и суетливостью, он здесь оставлял по себе молву, а там упреждал ее .

Рим был вновь полон слухов, уже в городе происходили тайные сборища . В конце концов, Клемент всё же был пойман Саллюстием Криспом по поручению Тиберия и казнен, расследования о финансировавших самозванца сенаторах производить не стали.

По еще одному слуху, перед смертью самозванец императору на вопрос:

Как же ты стал Агриппой?

Метко ответил:

Так же, как ты Цезарем !

История усыновления Тиберия и смерти Агриппы не могла похвалиться доступностью истины взорам : система, которую возглавил Тиберий, делала неизбежным, что его версии, сколь угодно правдивой, веры могло быть не больше, чем версии беглого раба.