Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет…

По масштабам, напряжению сил и жестокости этот конфликт, известный как Крестьянская война или Пугачевский бунт, оставляет позади себя многие неудавшиеся мятежи и победоносный революции.

Раскол, свидетельством чего стала эта война, пролегал очень глубоко: фрагменты старой, допетровской Московии воевали с сверхсовременным государством-машиной, хранители истинной веры бились с еретиками никонианства, крестьяне сражались за землю и право быть кем-то большим чем бессловесные твари. Рацио - против традиций.

Число участников, жертвы, масштабы разрушений и театра боевых действий соответствовали правильной войне между государствами, а жестокость, проявленная всеми участниками этой борьбы, возвращает нас в эпоху варварства.

Мятеж против центральной власти, в рамках связки добрый царь против злых бояр, был ненормальным ответом на ненормальные же условия: Петербург и его бюрократия были окружены морем помещиков, управлявших жизнью океана крестьян-рабов.

Попытка в этих обстоятельствах унифицировать часть наследия бунташного 17 века, в виде казачества, вызвала серию событий, приведших в итоге к одному из самых грандиозных восстаний на России.

Император Петр III умер очень вовремя - сразу после отречения от престола, после дворцового переворота случившегося летом 1762 года.

Свергнутый император проиграл собственной гвардии, которую он облыжно называл янычарами, и жене, с которой он собирался развестись. Его способностей, очевидно, не хватало на то, чтобы уцелеть в особенных условиях придворной борьбы Петербурга - это была далеко не мирная Голштиния, в которой, как и в любом германском государстве Священной Римской, правитель мог преспокойно заниматься чудачествами, окруженный исполнительной городской бюрократией, раболепными крестьянами и преданным дворянством. На России такие люди попросту не выживали, а уж Петру и вовсе было укорительно не знать правил игры после печальной истории свергнутой за двадцать лет до него Брауншвейгской фамилии.

Так или иначе, но добрый император не стал обузой, а принял тихую смерть, то ли от побоев, то ли от повреждения здоровья, вызванного душевным потрясением. Спустя короткое время такая же (тихая) кончина случилась и с легитимным брауншвейгским принцем, несостоявшимся императором Иваном. На престол вступила всемилостивейшая матушка Екатерина, дочь прусского фельдмаршала и немецкого фюрста.

Эта женщина была умна, добра, насколько это позволяло ее положение, и деятельна. Ей досталась трудная задача: посреди болот прежней допетровской Московии виднелись очертания псевдоголландских домов, выстроенных великим Петром в сизифом труде превращения лапотных холопов в любезных его сердцу бюргеров. Все это требовалось унифицировать, в духе просвещенного и просветительского 18 века.

Как и все позитивно настроенные московитские правители, Екатерина начала со внутренних реформ, общий смысл которой сводился к повышению управляемости империи. Это был век бюрократии, веры в разумно устроенное государство-механизм: императрицу вдохновлял пример замечательных реформ австрийской Марии-Терезии и прусских королей-солдат и философов. Увы, покойный император, ее муж, невольно заложил под основание империи правовую бомбу, даровав дворянству привилегии без обязанностей.

То, что во времена Ивана III или Михаила I можно было объяснить экономическими и военными соображениями стало к началу правления Екатерины II сущей несправедливостью: дворянство, бывшее когда-то основной силой Московского государства, теперь безраздельно владело своими крестьянами без всяких ответных обязательств перед страной. Исчезло последнее оправдание крепостного права, дворянские вольности повисли на ногах империи мертвым грузом: подавляющая часть ее населения была попросту выведена за рамки закона, оказавшись в положении скота.

Разумеется, дело обстояло не так просто: даже учитывая то, что роль дворянства в качестве главных защитников государства исчерпалась после поражения полков поместной конницы у Нарвы (с тех пор на мужика взвалили еще и защиту страны), в остальном они продолжали играть первую скрипку.

Роль московитского дворянства была подобна племенам франков, покоривших когда-то римскую Галлию - даже этнически большинство известных дворянских династий происходило не из мифических «русских», а уж культурно между подавляющей массой диковатых подданных, живущих как и за сотни лет до этого, и узким однопроцентным слоем читавших "Кандида" на языке оригинала, лежала целая пропасть.

Дворянство было в империи почти всем, из него набирался офицерский корпус, выходили писатели, поэты, просветители. Быть образованным человеком как правило означало быть дворянином. Выше были только иностранцы, но в них, к сожалению, нельзя бы производить. Европа, как и прежде, служила живительным источником для империи, но пора было начать подтягивать и собственные кадры.

К чести императрицы нужно сказать, что она попыталась навести мосты, но первые же попытки отпугнули ее. Робкая попытка созвать что-то вроде общенационального (всесословного) собрания открыла такую бездну взаимного непонимания и неприятия, что Екатерина отступилась.

В самом деле, трудно осуждать ее за это - положение императрицы в 1760-е гг. вовсе не было таковым, чтобы рисковать, занявшись коренной ломкой положения правящего слоя России. На весах были слишком неравные вещи: разделявшее ее интересы сословие, ее жизнь, слава и океан немых, немытых и неумных крестьян, дававших солдат, платящих подати и сырье на экспорт. И, как все московитские правители до второго Александра, императрица ограничилась во внутренних делах, перенеся свои творческие усилия во внешнюю политику.

Это вовсе не означает, что она отбросила их вовсе, отнюдь. Напротив, деятельность ее была наружно обширна, но путь был избран по линии наименьшего сопротивления. Екатерина пропустила свой ход, предоставив решать этот острый вопрос наследникам.

Зато успехи во внешних делах не заставили себя ждать.

Россия вторглась в Польшу, и ее орды наносили полякам унизительные поражения. В польском котле была приготовлена российско-прусско-австрийская каша, но запах этого варева разбудил осман и привел к войне, в которой проанглийский Петербург бился с профранцузским Константинополем.

Несмотря на ряд российских побед война проистекала трудно и к 1773 году была далека от окончательного решения. Именно в этот неудобный момент в империи началась гражданская война, с элементами садо-мазо социального, этнического и религиозного конфликтов.

Козачество

Украинцы, уходившие в спорные, ничейные земли, где они, отчасти смешиваясь с местным населением, создавали свои территориальные милитаристские образования, нечто вроде очень упрощенного восточного аналога европейских рыцарских орденов, были хорошо знакомы царской власти. Как известно, казаки, в основном, делятся на запорожских, донских и уральских (яицких).

Первые называли водку горилкой, вторые горелкой, а третьи на московский манер - вином.

Помимо этих принципиальных различий, следует помнить о том, что запорожцы сохранили свзяь с Украиной, тогда как находившиеся под властью Москвы донцы и уральцы вошли в военную и административную структуру московского государства.

Общим же было отношение к москалям - слово одинаково употребительное запорожцами, донцами и уральцами.

Козаки никогда не называли себя православными, они были русскими. Они также понимали, что претензии бесправной титульной нации Московии на название «русский» не имели под собой никакого основания.

Козаки не были православными, ибо это означало быть низведенным к мужику, к рабу, сословие которых они откровенно презирали.

Тем не менее, до поры до времени Москва не доставляла особых неприятностей козакам, сотрудничество было взаимовыгодным.

Бившие челом царю Михаилу уральцы (выходцы с Дона), жившие у реки Яик (Урал), географически разделившую Европу с Азией, стали подспорьем в московской колонизации Урала и Сибири, защищая завоеванное от местных татарских племен.

Слабое еще московское государство никоим образом не помышляло о том, чтобы превратить свой патронаж в действительную власть - об этом не могло быть и речи, движение Разина потрясло белокаменную. Кроме того, раскол в православии, случившийся при Никоне, вбил дополнительный клин между Москвой и козаками, многие из которых упорно сохраняли старую РУССКУЮ веру.

Первые попытки превратить казаков из союзников в деталь общего механизма начали предприниматься при Петре, выстраивавшем свою империю по известным одному ему чертежам, как английский корабль.

Были сломлены запорожцы, вместе с Гетманатом, был сломлен Дон, со своим гордым кличем выдачи нет!

Империя потащила казаков в свои войны за тридевять земель: украинцы гибли в боях со шведами, донцы с турками, уральцы с персами.

Параллельно с этим, были предприняты меры по упразднению казачьего самоуправления, прежней вольнице, основанной в условиях фронтира, уже не было место в Российской империи, жестко регламентированной табелем о рангах.

Подобные попытки когда-то сломили Речь Посполитую, споткнувшуюся о Сечь, но Российская империя была несравненно более могучим организмом.

Хотя некоторых ее полководцев и хватил кондратий (Булавин, на Дону), в целом казачество было достаточно легко и жестоко усмирено. Несомненно, что только состоявшаяся не вовремя для императора Петра I собственная смерть помешала отцу отечества довершить начатое дело полного подчинения казаков. Тем не менее, он многое успел: выборность атаманов-молодцев была прекращена, а элита казачества стала служить царям, опасаясь более не далекой столицы, а своих собственных братьев-казаков.

Раскол на покорных и непокорных произошел. Сам институт козачества, с его традицией избавляться от неудачливых вождей, сдавая их за мелкий прайс при неудачах, служил основной их внутренней слабости.

Случившееся после смерти Петра бабье царство заморозило ситуацию: сменявшим друг дружку императрицам было некогда особенно заниматься козачьими делами и имперское наступление на их права замедлилось. Таким образом, к началу правления Екатерины II ситуация с уральским казачеством, доставившим царской власти наименьшие неприятности, оказалось тревожно неопределенной, для козаков.

Традиционные надежды, связываемые с новым царствованием, привели к многочисленным депутациям и прочим челобитным, до которых в Петербурге попросту не доходили руки. Основная вина российской власти лежит даже не в намерении упразднить козачью вольницу - по сути это было неизбежным - а в том, что это предпринималось крайне неумело, неумно и долго.

Вместо того, чтобы быстро вырвать больной зуб, его тянули и расшатывали. Слишком много кнута и очень мало пряника.

Разумеется, после того как просьбы были проигнорированы начали вспыхивать волнения, а вслед за ними - и ответные репрессии. Это повлекло за собой первый большой и настоящий бунт яицких казаков в 1772 году.

В ответ на стандартную имперскую практику - отправку непокорных в солдаты - козаки, не желавшие, чтобы с ними обращались как с бесправными мужиками (они ревностно отстаивали свое отличие от тяглового сословия, особенно уральцы, жившие рыбными промыслами, а не землей как донцы), устроили нечто вроде политической демонстрации. Они двинулись на войска с иконами в руках, а когда солдаты начали стрелять, то вступили в бой. Несколько десятков солдат и верных козаков были убиты, а городок Яик оказался в руках мятежников.

Козаки себя таковыми не считали, отправив после победы депутатов-ходоков в столицу, где они были взяты под стражу. Весной прибыл 3 000 карательный отряд направленный из Оренбурга и после жаркого боя у переправы с равночисленным отрядом козаков, когда правительственным войсками приходилось картечью расчищать себе дорогу, бунт был подавлен.

В Яике был размещен армейский гарнизон, прежняя козачья структура была уничтожена, но искоренить злодейство не удалось. Победа была наружной, не окончательной: мы еще тряхнем Москвою, грозились козаки.

Помимо этого сословия не меньшей злобой были объяты коренные народы и украинские переселенцы, особенно приписанные к уральским заводам крестьяне.

Амператор Петр Федорович

В 1773 году донскому казаку Емельяну Пугачеву было немногим более тридцати лет, что по тогдашним меркам считалось весьма зрелым возрастом. Что там говорить, за спиной у донца было участие в Семилетней войне, начало которой он встретил в пятнадцать лет. Потом была неудачная женитьба и участие в русско-турецкой войне, так сильно облегчившей его будущее предприятие.

По всей видимости, Пугачев был человеком, что называется, авантюрного характера, склонным к лицедейству, аферам, прирожденным буйным вожаком. Лямка не для земляка Разина - уйдя по состоянию здоровья со службы в 1770 году, козак пускается во все тяжкие.

Следует серия не очень логичных предприятий (объединенных неприятием наступления царской бюрократией на козачьи вольности), каждое из которых грозит ему большими неприятностями, но покуда имперские власти являют собой картину редких островков в козачьем море и Пугачем неуловим.

Постепенно складывается определенный стиль, основанный на немалой харизме: огорошить собеседников большим предприятием и возглавить его по праву инициатора.

Но при всех усилиях и немалой суете, странствия козака не приносят ему особенных выгод - трудно сказать искал ли он их вообще и чего в нем было больше: желания добиться результата или просто возглавлять процесс?

Наконец, до него дотягивается тяжелая длань российского правосудия - Пугачев явно перешел черту.

Назвавшись, с целью оглушения, ради очередного дела (прожект переселения недовольных уральских козаков в пограничную Кубань) чудесно спасшимся императором Петром, он был выдан крестьянином, далеким от казачьей поруки.

Запахло каторгой, но будущего народного вождя спасло собственное красноречие и занесенный в Казань солдат-украинец, позволивший ему сбежать. Теперь обратного пути уже не было, величество было оскорблено и Пугачев принялся на деле совершать то, за что его осудили.

В конце лета он оказался в пределах Яицкого войска, быстро сойдясь с группой недовольных козаков, также скрывающихся от войск государыни императрицы.

Перед ними предстал неграмотный, но бойкий дядя среднего роста и худощавого телосложения, в черной бороде и темно-русых волосах, смуглый и без верхнего зуба, вышибленного в играх детства.

Напористость молодца, его бывалый вид, принадлежность к истинной старой вере (несомненно посмеивающийся в душе козак не открыл своим собеседникам того, что был крещен в никонианской ереси и в свое время участвовал в поимке бежавших из империи старообрядцев) и козачьему сословию, а также отсутствию связей среди местных, могущих разрушить его легенду или сделать независимым от собственных атаманов, предопределили выбор.

Пугачев принял его с присущей ему лихостью и легкостью прирожденного лидера. От первых, традиционных для донца предложений увести всех на новые места, уподобившись бежавшим когда-то к османам донским козакам-некрасовцам, перешли к другому, отчаянному решению начать войну с империей.

В сентябре в России появился настоящий царь, взамен толстомясой немки. От узкого круга яицкой старшины, посадившей Пугачева на трон, информация расходится по всему воинству, достигая и официальных властей. Пугачева умело прячут, скрыв от воинских команд, а слухи ширятся, ползут, находя себе питательную почву в озлобленных подданных далекого петербургского двора. Первые аресты агитаторов лишь подхлестнули восстание, начавшееся 17 сентября 1773 года.

Чудом спасшийся Петр III

Собрав сотню казаков, Пугачев принялся забирать под свою царскую руку крепостицы, расположенные между Яиком и Оренбургом. Несмотря на громкое название, крепости эти являли собою обычные деревни, защищаемые деревянными заборами и никуда не годными гарнизонными солдатами, значительная часть которых была стариками или попросту инвалидами. Стремительно растущему войску самозванца эти укрепления с малочисленными командами, призванные контролировать покоренное коренное население, помешать никак не могли, он брал их одно за другим.

Поначалу, когда у Пугачева еще не было пушек, некоторым гарнизонам удавалось на время отбиться, но после того как ему присягнул пограничный Илецкий городок, в войске императора появилась артиллерия. Прощупав пробным приступом Яицкий городок, гарнизон которого не рискнул выступить в поле, Пугачев убедился в том, что местные войска ему не помеха и продолжил захватывать слабейшие крепости.

С самого начала восставшие проявляли предельную жестокость - дворяне и офицеры безжалостно убивались, иногда доставалась и священникам, к официальной вере которых козаки-раскольники не испытывали ни малейшего пиетета.

Первые известия об успехах движения достигли губернатора Оренбургской губернии датского немца московской службы Рейнсдорпа через неделю после его начала. Убедившись, что мятеж не затихает и прошлогодний урок казакам не впрок, губернатор посылает в дело бригадира барона Билова с 400 солдатами, приказав укрепить свои ряды за счет лежащих на пути гарнизонов и отбить Илецк.

Дело приобретало некоторым образом международный характер - стало известно о контактах мятежников с киргизами.

Билов выступил - калмыкская, татарская и башкирская конница должна была укрепить его отряд, но она не пришла, примкнув к мятежу. Тем не менее, он двинулся вперед, но вскоре оробел, услыхав пушечные выстрелы - это Пугачев брал очередную крепость.

Растерявшийся барон, внезапно ощутивший себя посреди России как в лесу ночью, отступил в Татищевую крепость и заперся там, положившись на стены.

Между тем, козаки, захватившие еще одно укрепление, уже обратились против него. Во время этих событий Пугачев подарил миру один из своих немногочисленных афоризмов, риторически спросив у одного из приближенных во время боя: разве пушки на царей льют?

Пример Карла ХII мог бы о многом ему сказать, но государь, как мы уже знаем, был темен и не читал историю этого викинга, хорошо описанную в сочинениях вольнодумца Вольтера или своего прусского коллеги по королевскому ремеслу Фридриха Великого.

Итак, через десять дней после начала восстания произошел первый большой бой. Хотя вместе с гарнизонными солдатами и казаками число правительственных войск доходило до тысячи, Билов справедливо считал вылазку невозможной. Его войско попросту бы разбежалось, и хорошо если обратно в крепость, а не к Пугачеву. Последний повел свою рать, разросшуюся к тому времени до двух тысяч бойцов, на штурм. Перестрелка между осажденными и осаждавшими происходившая во второй половине дня не причинила никому особого ущерба, но позволила пугачевцам поджечь сено, находившееся у стен крепости - огонь перекинулся на укрепления и покуда солдаты тушили их, мятежники преспокойно забрались на стены с другой стороны. Там им передалась часть козаков Билова и началось побоище. Бригадиру еще повезло, он погиб вследствие отделение головы от тела, коменданта же замучали с особой жестокостью, заживо содрав кожу... и, по некоторым данным, совершив то, в чем потом будут обвинять кайзеровских солдат, а именно использовав жир последнего в качестве медикаментов.

Тогда же император Петр Федорович завел себе первую фаворитку - ею стала вдова убитого его людьми офицера и дочь погибшего коменданта. Вместе с отцом у несчастной тут же убили и мать, пощадив лишь ее брата. Впрочем, идиллия не продлилась слишком долго - не прошло и месяца как их убили козаки, опасавшиеся влияния дворянского семени на любимого батюшку.

Впоследствии император, во избежание смуты, предпочитал наложниц из простых, а в эти дни Пугачев был лишь талантливым исполнителем. Ему наружно оказывались все знаки почтения, но он не определял стратегии и не мог казнить-миловать по собственному разумению - всем заправляла казацкая старшина, поставившая на него.

Повесив офицеров и разверстав пленных солдат в казаки, Пугачев двинулся дальше, постоянно увеличивая свои ряды. Теперь в его войске были десятки пусть и неважнецких, но пушек, он смело жаловал людей землей, рекой, солью и бородой, шествуя по краю полновластным владыкой.

Оренбург охватила паника, такого еще не случалось: разбит целый правительственный отряд, пало семь крепостей. Теперь пришел черед губернатора ощутить себя в опасности.

И в самом деле, этот период лучше всего можно охарактеризовать как своеобразную морскую сухопутную войну, где укрепления и города играли роль островов, а козачья конница, перерезавшая всякую связь между ними - флота.

Жидкая правительственная пехота, худшие из худших, при почти полном отсутствии надежной конницы, не могла и надеяться на самостоятельную победу, ей оставалось лишь укрыться за стенами.

Имевший до сих пор общее численное превосходство Рейнсдорп принялся подготавливаться к защите Оренбурга, не надеясь соединить свои разбросанные силы.