На стороне Руссо

Каждый с детства помнит эту фразу: "Исполненный тщеславия, он отличался ещё той особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в добрых, так и в дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может, мнимого". 

("Евгений Онегин" начинается по-французски).

Как известно, это прямая отсылка к Руссо, который оказал огромное влияние на русскую литературу. Школа "Исповеди" "глубоко перепахала" не только Пушкина, но и юного Толстого, а бескомпромиссность интроспекции стала художественной нормой. 

Гениальный Руссо (в полной гармонии с веком) обнаружил в человеке Наблюдателя, готового видеть собственную личность во всей полноте натуры, - нарушая границы "приватности" и выводя тайное "я" на свет.

Дело, разумеется, не в "тщеславии", а в азарте исследователя, для которого человеческая натура становится главным предметом наблюдения. 

Личное "я" (как наиболее доступное) - в первую очередь. 

Заслуга Руссо в том, что он шёл в этом опыте до конца, вынося (в том числе) свой сексуальный опыт, чувственный анализ - в пространство литературы. Формирование сексуальности, эротические фантазии и поступки - впервые становятся темой публичного анализа.

Разумеется, был и Де Сад, но его штудии оставались "литературой", - хоть и откровенной. Руссо же впервые сделал эротическую жизнь рядового человека - предметом изучения. 

По-своему это был гуманистический подвиг, поскольку жанр религиозный исповеди, предполагавший своей целью "покаяние", впервые становится инструментом не религии, а светского изучения человека.

Возможно, именно здесь литература окончательно выступает в роли конкурента религии, видя в исповеди инструмент понимания, а не "преображения". Если религия требовала стыдиться своей природы, - литература требовала эту природу понимать.

Бросая взгляд с "позиций современности", можно точнее оценить важность новаторства Руссо.

- Цели Просвещения очень тонко совпали с натурой автора "Исповеди", эротические комплексы которого помогали решать литературную задачу... В сцене порки розгами тема несправедливости удивительно сочетается с эротическим возбуждением от боли и насилия со стороны обожаемой "хозяйки". 

Острое желание "принадлежать ей" - через истязание, наготу и чувство вины, - как ни странно, подарило мировой литературе писателя нового типа. Эротика "обнажения" - становится важнейшим моментом в поисках литературного языка.

В конце-концов, эпизод с демонстрацией гениталий (не буду пересказывать хрестоматийный текст) - это та же проекция личных событий автора на выбор жанра "Исповеди". 

Обнажение - как эротический инстинкт и как литературный приём.. 

Без этого личного комплекса вряд ли мы имели бы гениального автора, задавшего тон литературе ХХ века. ("Когда б вы знали, из какого сора..").

"Кто бы поверил, что розги, полученные в возрасте восьми лет от тридцатилетней девушки, оказали решающее воздействие на мои склонности, желания, страсти и меня самого до конца жизни, и притом в направлении, противоположном тому, что должно было стать его следствием?" - пишет Руссо.

- Но интересно и другое. Толстой и русская традиция не смогли до конца пойти по "исповедальному" пути Руссо в силу христианских и "моральных" ограничителей. 

Толстой, начавший писать под сильнейшим обаянием "Исповеди", предпринимает попытки "предельной откровенности", описывая (к примеру) юношескую "любовь" к "Серёже" (и не только к нему), интимные переживания от общения с ним, "аморальные" проступки (ложь) или порку розгами (явная перекличка с Руссо).Но сама по себе сексуальность остаётся за чертой допустимых тем. Религиозный тип российского литературного "мессианства" налагает пределы на изображение личности.

Толстой, пытавшийся повторить художественный подвиг Руссо в деле предельной открытости и самоанализа, - в силу религиозных установок - не мог (конечно) написать об эротических фантазиях или мастурбации героя. Хотя (надо признать), что и сам Руссо делает это в стилистике французского "красноречия", избегая прямых названий.

Разный тип культур определяет границы откровенности, - и именно светский тип литературы эпохи Просвещения, её анти-религиозный пафос - впервые делает возможным анализ сексуальности в рамках традиционного жанра.

То, что раньше было уделом "порно", Руссо вводит в рамки обычной литературы.

- Продолжателем традиции Руссо в России становится замечательный Леонид Добычин - с уникальной попыткой дать в романе 1935 года "Город Эн" картину взросления подростка-гея в российской провинции. (Обвинённый в "формализме" и "биологизме", Добычин погиб в 36-ом году).

Весь чувственный комплекс (в духе Руссо, образ которого появляется в романе Добычина) отражается в этой странной прозе, - от описания школьных влюблённостей и эротических переживаний - до картины мира подростка-гея в своеобразном "романе воспитания".

Внимание к "запретной" эротике в русской литературе - словно догоняет в 20 веке "откровенные" тексты Толстого. Но то, что во Франции было предметом интереса в конце 18-го столетия, становится возможным у нас только в 20 веке. Да и то в уникальном "просвете" между кончиной "религиозной традиции" и расцветом "советской".

"Крылья" Кузмина, "Город Эн" Добычина..

Смена "скреп" и парадигм даёт Добычину возможность впервые показать героя-гея в "советской" литературе, пока христианская традиция плавно перетекала в коммунистическую, теряя на время моральную бдительность.

- "Город Эн" замечателен тем, что даёт нам полноценную картину мира подростка-гея... Романтический культ дружбы Манилова и Чичикова (кто ещё увидит в прозе Гоголя эту тему?), эротика христианских сюжетов ("милые" ангелы, нагота святых и "молитвы" любимым друзьям, словно ангелам-хранителям).. Весь комплекс чувственных переживаний гомосексуала впервые возникает в "советском" романе в 1935 году. (И разумеется, загоняется в архивное подполье до кончины СССР).

... Возвращаясь к Пушкину и Руссо, я бы сказал, что Пушкин (к чести абсолютного гения) пытается в "Онегине" дать важный "комментарий" к моральному содержанию эпиграфа. Он идёт путём Руссо, для которого природа человека (с его дурным и добрым, чувственным и моральным) представляет собой сложную картину, которая не исчерпывается приговором о "тщеславии". Именно такими, сложными, являются и герои поэта.

Вслед за Руссо Пушкин ставит проблему места моральных категорий в изучении человека. И явно делает выбор в пользу открытости и сложности, - а не "морали" и "воспитания". Как сформулирует позже А.Жид, "Я стою перед дилеммой: быть моральным или быть искренним".

Любая мораль, поставленная в качестве литературной задачи, - уничтожает ценность самой литературы. Для Руссо и Пушкина - это было ясно как день. 

Но российская религиозная традиция ставила "мораль" во главу угла. И там, где пролегал разлом между "художеством" и "моралью", возникал трагический конфликт и катастрофа. "Выбранные места из переписки с друзьями" Гоголя - были концом его гения.

Толстой в "Воскресении", с брезгливостью отзывавшийся о "содомии" персонажей, - столь же трагически предавал гуманистическую традицию ради шаблонной "номативности". (Известны письма Модеста Ильича Чайковского к Толстому, где он пытается объяснить писателю бесчеловечность травли гомосексуалов со стороны государства и общества. Письма сохранились в толстовском архиве, - но ответа Модест Ильич не дождался).

Откровенность и мораль и сегодня ведут "войну" за право ограничивать друг друга. В борьбе за право на гей-прайд (к примеру) на новом уровне отражается борьба "морали" и природы человека. Литература "гей-тематики" по-прежнему способна "шокировать" традиционного читателя откровенностью содержания. Хотя, и без трагических последствий для сторон..

Христианская этика (слава богу) потеряла в свободном мире силу и хватку "распорядителя", утратила административный ресурс и не претендует на "судейство" в искусстве и литературе.

Точнее, претендует - но бессильна изменить порядок вещей. В полном согласии с выбором Руссо, культура продолжает вглядываться в сложную природу человека - с его чувственностью, парадоксальностью и богатством внутреннего мира.

Сделанный когда-то выбор в пользу предельной открытости был важнейшим для искусства, сохранив исповедальность в качестве главной ценности.

(Хотя, "маски" постмодерна сегодня - ещё одно, новое испытание для традиции Руссо. Но "пройдёт и это..").

Нам по-прежнему интересен человек по имени Руссо, - а не те "моральные нормы", которые он нарушал или игнорировал. Потому что мораль приходит и уходит, а загадка человека остаётся.